Приступивши к обращению униатов в католичество, польское дворянство и католическое духовенство употребляли при сем те же самые грубые и жестокие меры, какие употреблялись и для совращения православных в унию; как там, так и здесь они совершали наезды на униатские церкви и монастыри, наносили побои духовным лицам, требовали с них барщины, захватывали и отчуждали церковные и монастырские земли и т. п.; как там, так и здесь польское дворянство и католическое духовенство вмешивались в церковное униатское управление, разверстывали по своему желанию приходы, налагали на священников запрещения исполнять требы и входить в церковь, не допускали строить церкви и праздновать в них храмовые праздники. Но, впрочем, нужно сказать, что в поступках польского дворянства и католического духовенства, направленных против униатов, проявлялось гораздо менее ненависти и жестокости, чем в отношении к православным; но зато в них постоянно просвечивалась другая сторона – презрение, насмешка и разного рода издевательства. Задумавши обратить униатов в католичество, польское дворянство и католическое духовенство при достижении этой цели постоянно употребляли вышеозначенные приемы, особенно по отношению к униатскому духовенству. И паны, и ксендзы никогда не упускали случая унизить униатских духовных лиц, поставить их в самое невыгодное положение, дать им почувствовать, что хотя их и терпят в Речи Посполитой, но тем не менее уния составляет вероисповедание низшего разбора, что она не более как холопская вера и что они, паны и ксендзы, имеют право шутить и насмехаться над ними. Так, например, существует жалоба униатского священника Мартышевича, из которой ясно видны вышеприведенные черты отношения панов к униатскому духовенству. Из этой жалобы, между прочим, видно: протоиерей села Каменец Мартышевич отправился в другое село Должок. Проходя по улице мимо дома знатного пана, скарбника подольского, Иосифа Лянкоронского, протоиерей Мартышевич был остановлен сим последним и любезно приглашен в дом. У Лянкоронского в это время были гости, которым хозяин и решился доставить развлечение за счет униатского «попа». Лишь только Мартышевич вошел в комнату Лянкоронского, как ему сейчас предложили выпить рюмку водки; протоиерей отказался пить, объясняя, что ему сейчас нужно будет служить обедню, а потому не следует ничего вкушать до принятия Святых Даров. Лянкоронский в ответ на это обнажил саблю и, подставляя ее к самому горлу Мартышевича, закричал: «Пей, а то горло перережу!» Вслед за тем он приказал одному из своих слуг насильно лить водку и мед в горло священнику, а в случае сопротивления награждать побоями. Опьяневшего священника Лянкоронский приказал своим слугам отвести в шинок, напоить вторично и выпустить только тогда, когда он будет совершенно в нетрезвом виде.
Другой пан допустил еврея-арендатора наносить публично побои униатскому священнику в церковной ограде; иные, пользуясь нерасположением крестьян к унии, забавлялись тем, что отдавали униатских священников на поругание своим слугам: так, например, пан Аксак, преследуя униатского священника в своем селе, приказал его бить и таскать за волосы крестьянам, что они исполняли «из врожденной злости и ненависти к унии»; когда же священник заявил о том, что он не зависит от помещика, а подсуден только своему епископу, то Аксак ответил: «Я здесь епископ и владыка, как совершу над тобою освящение, то с места не встанешь».