Лицом к погоне

Не нужен от Камчатки - до Москвы, Неприменим и неуместен в хоре

За то, что не желаю быть как вы, Но не могу - как ветер или море...

1974

***

Солдатские домики в легком налете снежка.

Зима не спешит и уйдет, очевидно, не скоро.

И пусть порошит!.. Моя участь в итоге смешна

И я ограничен дощатой спиною забора.

Ну что же, я рад, что года улетают в трубу, Тому, что забор обступает доской повсеместной, Что он - не чета лицемерно-негласным табу, Что грубо сколочен из истинной плоти древесной.

Так проще, пожалуй; казарма не знает вранья, Но я интереса к ее простоте не питаю.

В зеленой толпе наблюдаю полет воронья, Как будто со дна утомленных пловцов наблюдаю...

1974

ПЕТР СОЛОВЕЕВИЧ СОРОКА

Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю

оно покажется несколько странным и выисканным, но можно уверить, что его никак не искали, а что сами собой случились такие обстоятельства...

Н. В. Гоголь

В солдатском клубе шел английский фильм:

"Джен Эйр" -

Немного скучный

И немного

Сентиментальный фильм о богадельне

Для неимущих маленьких сирот

И о любви -

Возвышенной и трудной -

Любви аристократа с гувернанткой.

Сержант Шалаев,

Так же, как и все,

Курил в кулак,

Смотрел картину,

Думал

О том,

Что скоро ужин и отбой.

Но в память красномордого сержанта -

В берлогу, где всегда темно и пусто, Запали занимательные кадры:

Там,

На экране,

За непослушанье

На табурет поставили девчонку,

Которая мучительно,

Но гордо

Выстаивала это наказанье.

Сержант Шалаев гадко ухмыльнулся...

И вот уже

Не в Англии туманной,

Не в армии какой-то иностранной

На табурет щербатый, как наседка, Далекий от ланкастерских по форме, Поставлен провинившийся солдатик.

Он - Петр Соловеевич Сорока -

Фамилии пернатой обладатель,

С глазами голубыми идиота

На табурете замер

И стоит.

Сержант Шалаев курит и смеется.

Он чувствует,

Что шутка удается,

А за окном проносится метель.

Она летит во тьме,

Под фонарями

Ее поток напоминает рысь.

Она летит,

А там -

У горизонта -

Сжигают ядовитые отходы

За крайними постройками Тольятти, И полог неба смутен и зловещ.

А Петя Соловеевич Сорока

Стоит на табурете,

И в глазах,

Совсем стеклянных,

Отражен размах

Всей этой скверны

И почти животный,

Пронзительно-невыносимый страх...

1975

ШМЕЛЕВ

Дышала степь и горячо, и сухо.

Шмелев сказал:

"Я не вернусь в отряд.

Я больше не желаю,

Я - не сука,

Которую пинает каждый гнус..."

И на глазах у нас переоделся:

Ремень солдатский - на ремень гражданский, Вонючие большие сапоги - на башмаки, подаренные кем-то

И грубую стройбатовскую робу -

на синюю рубашку и штаны.

Переоделся,

Сплюнул на прощанье

И повернулся,

И побрел по полю,

Которому, казалось,

Нет конца.

Будь проклято безоблачное небо!

И рыжая резвящаяся лошадь,

И птица,

Пролетающая косо,

И паутинок медленный полет

Внушали мысли об освобожденьи,

О бегстве...

И Шмелев услышал этот

Идущий из глубин природы зов.

Он брел по полю.

- Надо задержать!..

- Иначе дело пахнет керосином!..

- Иначе дело пахнет трибуналом!..

- Шмелев, постой!..

- Шмелев, вернись назад!..

Но он уже бежал.

И мы по полю

Пошли с какой-то странной прямотою

И внутренней опаскою слепцов.

Мы шли ловить

Прыщавого подростка

В рубашке синей

И в чужих штанах.

Мы шли ловить

Большого человека,

Который наши тайные мученья

И нашу человеческую трусость

Перечеркнул попыткою побега.

И мы ловили родственную душу,

Не понимая этого еще,

И не Шмелева,

А себя ловили -

Рабы всепобеждающей казармы,

А он бежал

И плакал,

И бежал...

Мы беглеца поймать бы не сумели, Но та лошадка,

Что его дразнила

Свободою своей издалека,

Любезно предоставила и спину,

И ноги,

И ефрейтор мускулистый

Погоню продолжал на четырех!

Какая лошадь

И какое счастье,

И похвала от командира части!..

И был беглец настигнут

И доставлен

В комендатуру,

Где перекусил

Себе зубами

Вены за запястье...

ВСТРЕЧА

"А что мы в сущности знаем -

Любители сделать дыру

В картоне,

В своем виске

Или в глазу соседа,

Или пальцем - в песке?..

А что мы в сущности значим -

Любители бормотухи

И крепкого табака,

Валяющие дурака

Пока не наступит отбой?.."

Такие смурные мысли

Во мне возникали,

Когда

В горящей июльской степи,

На камень горячий усевшись,

Ребристый кусок арматуры

Я в норы бесцельно совал.

И думал:

"Далеко же суслик

Забрался..."

Такое занятье:

В норе ковырять

Или в зубе

Спасает стройбат от безумья.

Но только мне холодно стало!..

Ожог ледяного металла

Волною прошел по загривку.

Я вздрогнул...-

За мокрой спиною

На выжженой тверди,

Как фаллос,

У камня змея поднималась

И тонкое жало

Дрожало.

Ну что же, гадюка,

Сапог мой

Твою размозжит головенку,

Подкова моя холоднее...

Смелее, гадюка!

Но, Боже,

На этой узорчатой коже

Такие сверкали глаза!..

Что я,

Отступая с пригорка,

Дрожал от удара тоски,

От желчи,

От мудрости горькой...

О змейка

С глазами поэта,

Убитого близ Пятигорска,

Откуда они у тебя?!.

Откуда?..

О страшное чудо...

Я брел наугад,

Но, казалось,

Что мне не уйти от пригорка.

Я брел,

И вокруг загибалась

Земли воспаленная корка...

1976

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я вернусь в ноябре, когда будет ледок на воде, Постою у ворот у Никитских, сутулясь в тумане, Подожду у "Повторного" фильма повторного, где

Моя юность, возможно, пройдет на холодном экране.

Я вернусь в ноябре, подавившись тоской, как куском, Но сеанса не будет и юности я не угоден.