ОЛИВЕР: Сам того не ведая, Стюарт «спел за ужин»; то есть йодлем чисто исполнил одну строчку из Перголези среди номеров Фрэнка Айфилда. Он бубнил об Угрозе Нашей Вселенной, иными словами – что разнообразию видов скоро настанет кирдык, что модифицированные гены в черных водолазках вскоре спустятся по веревке в доселе неприступную Крепость Природы, что робкая певчая птичка умолкнет, а глянцевый баклажан утратит свой лоск, что у каждого из нас вырастет горб и мы станем похожи на деревенских уродцев Брейгеля (это, кстати, не самое страшное, если единственной альтернативой будет раса Стюартов) и что генная модификация – это чудовище Франкенштейна… тут мне уже захотелось взвыть йодлем на тон выше, чтобы в доме зазвенел весь хрусталь, поскольку чудовище Франкенштейна, если вдуматься, было милейшим существом и само по себе никому не угрожало, а просто, в силу трагического стечения обстоятельств, воплотило в себе массу мелких людских страхов, – но Стюарт жужжал и жужжал, как завод бормашин (уж не помню, какой остряк придумал такое сравнение), насчет генной модификации (ваc не бесят такие сокращения, как GM?) – и я уже хотел спросить: (а) каким образом компания «Дженерал моторс» намеревается отстоять свое право на этот акроним и (б) нет ли прямой зависимости между доходами Стюарта от реализации бесхимозных продуктов, с одной стороны, и нашим страхом перед коварными генами – с другой; а если мы преодолеем этот страх, не рухнет ли вышеупомянутая морковная торговля, но тут у него с языка слетела фраза, подобная пассу гипнотизера.
– Как-как ты сказал?
Естественно, сказал он много чего, подобно обезумевшему золотоискателю, которому попадается только кварц. Но в конце концов его израненные пальцы взметнули вверх истинный самородок.
– Закон непредвиденных последствий.
Он объяснил, что данный принцип обнаруживает себя, к примеру, там, где франкенштейнизированный урожай оказывается несъедобным для травоядных, вследствие чего… И далее в том же духе… Но я уже не следил за нитью его рассуждений, сосредоточившись на своих.
Закон непредвиденных последствий. Звучит как песня – не как щебет робкой, безмятежно счастливой пеночки-трещотки, но как мощный хор, в который вливаются голоса человечества, природы и Всевышнего. (Для меня, как вы понимаете, «Всевышний» – это метафора. Можете подставить сюда «Тор», «Зевс», «крошка Джонни Кварк» – кому что нравится.) Неужели эта фраза недостойна красоваться на неоновом щите? В одном ряду с такими, как «слово плоть бысть»,
Не поймите превратно. Если вы не столь большой поклонник Олли, каким могли бы стать (а я подозреваю, что так оно и есть), то считайте мою приверженность этому лучезарному принципу своего рода искуплением. Как будто я пользуюсь им, чтобы проблеять: я не виновен, сквайр. Наоборот, я считаю его истинным выражением трагической основы жизни (присутствующих прошу не принимать на свой счет). Старые боги мертвы, а крошка Джонни Кварк – это Стюарт в сером костюме, творение моей книги, но Закон Непредвиденных Последствий – он воистину эпичен, как Древняя Греция, он учит нас видеть пропасть между намерением и свершением, между целью и результатом, он показывает, насколько тщетны наши амбиции, насколько стремительно и люциферовски необратимо наше падение. Все мы потеряны, разве нет? И те, кто это понимает, потеряны более остальных. Те, кто это понимает, будут найдены, ибо они постигли свою потерянность. Так говорит Оливер в Год Нашего Кварка.
ДЖИЛЛИАН: Разумеется, супружеский секс возможен и вне брака. По мне, ни в одном из миров ничего хуже нет. Простите, я не хотела вас задеть. А вдруг вы как раз собирались этим заняться?
8
Без обид
СТЮАРТ: «Откуда у вас мой номер телефона?» – «Из телефонного справочника». Почему меня в последнее время преследует такой обмен репликами? Сначала с Оливером, потом с Элли. Нет, я, конечно, знаю, что некоторые районы Британии очень далеки от технического прогресса, но я ведь и сам не пользовался новейшей системой информационного поиска, правда?
Я слишком долго жил за границей? Возможно. Наверное. Зашел я тут в антикварный магазинчик у метро «Лэдброк-Гроув» и сказал, что ищу небольшую картину, только непременно грязную. Женщина за прилавком смерила меня подозрительным взглядом; ее можно было понять. Я пустился в объяснения: нет-нет, мне нужна небольшая картина, которая нуждается в расчистке; тогда на меня бросили еще более подозрительный взгляд. Наверное, женщина решила, что я падок на дешевизну. Выложила на прилавок картины три-четыре и говорит:
– А вот эта, к сожалению, с дефектом.
– Пойдет, – сказал я и выбрал именно эту.