Любовь и так далее

Но в то же время он живо интересовался, как у нас поставлено дело. Засыпал меня вопросами насчет расценок, аренды, материалов, технических приемов. И что удивительно: все вопросы – по существу. Откуда мы получаем заказы, чего нам недостает в мастерской. Упомянул, что его знакомые очень высоко отзывались о моей напарнице. Начальнице. Так что я немного рассказала ему о Джиллиан. И в какой-то момент вставила:

– Знаете, она, вероятно, сказала бы, что эта картина не стоит холста, на котором написана.

– Стало быть, очень удачно, что я попал на вас, а не на нее, согласитесь.

Впечатление было такое, что он американец, сумевший избавиться от акцента.

ОЛИВЕР: Закон непредвиденных последствий. Видите ли, когда я полюбил Джиллиан, мне и в голову не приходило, что наша с нею coup de foudre[36] сошлет Стюарта в Новое Эльдорадо и преобразует в бакалейщика. Сколь же мало я знал… даже не подозревал, что есть некий закон, объясняющий такие случаи. А потом, через быстротечные десять лет, мы затронули пуссеновскую тему возвращения изгнанников. Возобновления дружбы. Счастливого воссоединения троих. Отыскали недостающий квадратик пазла. У меня есть сильное искушение сравнить Оливера с Блудным сыном, но какого черта: у нас ежедневно, круглый год, отмечается день какого-нибудь святого; есть и день святого Стюарта, так что поднимем кубки за нашего Блудного сына.

Святой Стюарт. Извиняюсь, самому смешно. Stabat Mater Dolorosa[37], а в пределлу втиснуты святой Брайан, святая Венди и святой Стюарт.

ДЖИЛЛИАН: Вам нравится Maman, да? Вы, наверное, считаете, что она… как там говорят?.. мудрая старая птица, колоритная личность. Сдается мне, вы даже немного с ней флиртуете. Не удивлюсь. И Оливер, и Стюарт через это прошли – каждый по-своему. Готова поспорить – Maman и сама флиртует напропалую, причем ни пол, ни возраст ее не останавливают. Да, она такая. Наверняка и вас уже поманила пальчиком.

Все нормально, я не ревную. Но в прежние времена могла бы. Мать и дочь – известный сюжет. А тут еще мать – и дочь без отца: такой сюжет вам тоже известен? Что думает дочка-подросток о маминых, скажем так, поклонниках, что думает мать о дочкиных дружках. Мы с ней не любим оглядываться на те годы. Она считала, что мне еще рано думать о сексе, а я – что ей уже поздно. Я водилась с порочными на вид мальчишками, она водилась со столпами гольф-клуба, которые втайне надеялись, что у нее в кубышке припрятаны миллионы франков. Она опасалась моей беременности, я опасалась ее позора. Во всяком случае, так говорилось вслух. Про себя-то мы выражались немного иначе, менее благопристойно.

Но это все в прошлом. Нам не дано изображать тошнотворную игру в «дочки-матери», какую описывают в журналах, где каждая непременно называет другую своей самой близкой подругой. Но могу сказать, чем восхищает меня Maman. Она никогда не жалеет себя, а если и жалеет, то не подает виду. У нее есть гордость. Жизнь ее сложилась не так, как ей хотелось, но она принимает положение дел как данность. Это вряд ли может послужить хорошим уроком, вы согласны? И все же меня она к этому приучила. В ранней юности я вечно выслушивала ее советы, от которых отмахивалась, а единственный усвоенный мною урок она мне преподала, сама о том не подозревая.

Так что я тоже принимаю положение дел как данность. Например… стоп, я, наверное, не должна об этом заговаривать… Оливер будет злиться… сочтет это предательством… но пару лет назад у Оливера случилось… как сказать?.. болезнь? срыв? депрессия? Эти слова, с моей точки зрения, и тогда не покрывали всего, что произошло, а нынче – тем более. Он вам не рассказывал? Наверное, нет. У Оливера тоже есть гордость. Но я помню – совершенно отчетливо, – как однажды вернулась домой раньше обычного, а он лежит в точности как перед моим уходом: на боку, с подушкой на ухе – только нос торчит и подбородок выпячен; присела я к нему на край кровати, он не мог этого не почувствовать, но никак не отреагировал. Я спрашиваю, а слова в горле застревают: «Что такое, Оливер?»

А он отвечает, причем без обычного своего ерничества, на полном серьезе, как будто ему задали очень трудный вопрос: «Невыразимая тоска бытия».

Как по-вашему, не это ли истинная причина? «Невыразимость»? Если депрессия – это когда не хватает слов, то невыразимость делает твое бедственное положение, твое одиночество еще нестерпимей. И ты храбришься: «Просто настроение так себе» или «Небольшая хандра», но от этих слов никому не лучше, а только хуже. Нет, в самом деле, нам ведь всем доводилось испытывать то же самое, ну или нечто сходное, разве нет? А Оливер никогда за словом в карман не лезет… вы наверняка заметили… и надо же: именно он, а не кто-нибудь, столкнулся с невыразимостью бытия.