Любовь и так далее

Сосредоточься, Оливер. Вот молодец. Мы сидели в каком-то шикарном пабе, в этаком пивном «Ритце», куда захаживал Стюарт. Какое-нибудь зазывное название предложите сами: главное – чтобы с аллитерацией. Пили мы… да что угодно, на ваш вкус. И Стюарт – это я отчетливо помню – вел себя как настоящий друг. Можно даже сказать, как Настоящий Друг. Он произнес длинную здравицу, расцвеченную льстивыми заверениями и фанфаронством (Стюарт есть Стюарт), и смысл ее, насколько я понял, был прост, как янки: «Я преуспел, ergo[35] преуспеяние ждет и тебя». Да неужто, младший Властелин Вселенной, спрашиваю я, опустив голову на передние лапы, словно лабрадор из паба на старинной гравюре. А сам вижу, что он уже наметил бизнес-план или спасательную операцию. Тонко намекаю, что не отказался бы от финансовой инъекции, и уже готовлюсь сравнить себя с наркоманом, но вовремя придерживаю язык из опасения, что это будет истолковано буквально, и вместо этого формулирую более позитивное сравнение: мне необходима финансовая инъекция, как диабетику необходим укол инсулина. Стюарт взял с меня слово, будто у походного солдатского костра, не проговориться Джиллиан; можно было подумать, сейчас каждый из нас вытащит швейцарский армейский нож и сделает надрез на большом пальце, чтобы братски поклясться на крови.

– Итак, – сказал я, когда мы поставили высокие стаканы на картонные кружки с вопросами викторины, – без обид? Много крови утекло, да?

– Не понял, – ответил он.

Значит, и вправду рассосалось.

МАДАМ УАЙЕТТ: Стюарт спрашивает, что такое «мягкие чувства». Я не понимаю, о чем речь. Тогда он поясняет:

– Есть расхожее выражение, мадам У., «никаких жестких чувств» – то же самое, что «без обид».

Я ему говорю: надо же, прожила здесь лет тридцать, если не больше, но так до конца и не прочувствовала этот безумный язык. Точнее, этих безумных англичан.

– О, по-моему, вы преувеличиваете, мадам У., мне кажется, вы прекрасно нас понимаете.

А сам подмигивает. Вначале я подумала, что у него нервный тик, но нет, ничего подобного. Просто для Стюарта, каким я его помню, такие манеры никогда не были характерны.

В нем действительно заметны сильные перемены. Такое впечатление… постараюсь выразиться четко… такое впечатление, что человек сбросил груз прежних тревог и волнений, чтобы с азартом наживать себе новые. Он заметно похудел и уже не старается всем угодить. Хотя нет, это не совсем точно. Дело в том, что угождать – или, во всяком случае, пытаться угождать – можно разными способами. Кто-то выясняет, что именно нравится другим, и старается вести себя соответственно, а кто-то просто делает то, что понравилось бы ему самому, и не сомневается, что это придется по нраву и другим тоже. Стюарт переместился из первой категории во вторую. Он, к примеру, вообразил, что его священный долг – помочь Джиллиан и Оливеру. Или, по его собственному выражению, провести спасательную операцию. Вряд ли Джиллиан с Оливером просили о спасении. По-моему, тут все прозрачно. Так что его действия, скорее всего, опасны. Не для них, а для него самого. Люди обычно не прощают другим щедрость.

Но Стюарт ничего не желает слушать. Он спрашивает:

– А вы знаете выражение «много крови утекло»?

С каких это пор я сделалась специалистом по идиоматике английского языка? Отвечаю ему: наверное, это означает, что кому-то разбили нос.

– Как всегда, в точку, мадам У., – говорит он.

ЭЛЛИ: По работе приходится общаться с такими людьми, какие в обычной жизни мне не встречаются. Ну, то есть мне двадцать три года, я художник-реставратор и еле свожу концы с концами, а мои клиенты достаточно богаты, чтобы покупать картины, нуждающиеся в реставрации. Люди они приличные, но в большинстве своем совершенно не разбираются в искусстве. Я знаю о картинах намного больше, понимаю их и ценю, а достаются они другим.

Взять хотя бы того джентльмена, который доверил нам вот эту работу. Сейчас торшер подвину, чтобы вам было лучше видно. Да, вы правы. Середина девятнадцатого века, парковая ограда. Владелец сам, по сути, признал, что это хлам. С ходу. Джиллиан на моем месте наверняка тут же указала бы, что это не просто хлам, а чудовищный хлам, но я не Джиллиан, а потому мне оставалось только промямлить, что клиент, дескать, всегда прав, и он рассмеялся, но объяснять ничего не стал. Вероятно, получил эту вещь по наследству. От слепой тетушки.

А как он на меня вышел – та же история: ничего не объяснил. Сказал, что в телефонном справочнике посмотрел. Я не выдержала: в «Желтых страницах», говорю, меня нет. Ну, говорит, наверное, кто-то порекомендовал. Кто? А он якобы не помнит, те знакомые так или иначе мой номер телефона ему не дали, бла-бла-бла. То нагонял тумана, то, как мне показалось, слушал очень внимательно.

Живет он в районе Сент-Джонс-Вуд, квартира совершенно пустая. Непонятно: то ли недавно вселился, то ли вот-вот съезжает. Освещение – хуже некуда, мещанские кружевные занавесочки, стены голые – то есть совсем голые. Наверное, он и сам этого не выдержал, вот и решил картину прикупить.