Любовь и так далее

От меня явно ждали объяснений. Но с возрастом я усвоил среди прочего одно правило. Не хочешь объяснять – не объясняй.

Это же правило меня выручило, когда за картиной пришла Элли. Она окинула взглядом квартиру, но я ничего объяснять не стал. Назвался фамилией Хендерсон, и тоже без объяснений. Показал картину, ничего не объясняя. Вернее, объяснил, что объяснений не последует.

– Не удивлюсь, если это полный хлам, – сказал я. – В картинах я ничего не смыслю. Но у меня есть личные причины отдать эту в расчистку.

Она попросила разрешения вынуть картину из рамы. И тут я впервые пригляделся к моей посетительнице. Вначале мне показалось, что это одна из миллиона девушек в черном, которые наводнили Англию за время моего отсутствия. Черный свитер, черные брюки, тупоносые ботинки на клиновидных каблуках, черный рюкзачок, волосы выкрашены в черный цвет, какого не существует в природе. По крайней мере, в Англии.

Но потом она достала из рюкзачка набор инструментов и принялась выполнять какие-то несложные манипуляции – я бы тоже так смог: подпорола петлю с тыльной стороны, вынула какие-то гвоздики и так далее, но все это она проделывала отточенными движениями, с полной сосредоточенностью. Я всегда считал: если хочешь узнать о девушке побольше, не устраивай романтической вечер при свечах, а присмотрись к ней за работой. Когда она предельно сосредоточена, но не на тебе. Понимаете?

Через некоторое время я задал ей подготовленные вопросы. Несомненно, к Джиллиан она относится с восхищением.

А про себя думал: спасибо, что у тебя хотя бы ногти не черные. На ногтях у нее, кстати, было плотное, блестящее, прозрачное покрытие. Как защитный лак на картине, сдается мне.

ОЛИВЕР: И снова «Вечер в пабе». Размышления о метаморфозах питейного заведения. В ту пору, когда не растаяли еще снега былых времен, когда бороздил волны броненосец под белыми парусами, когда новехонькая монета приятно оттягивала руку, а королевский адюльтер почитался доблестью, когда Вестминстер был единовластным законотворцем и старое доброе английское яблоко узнавалось по старому доброму английскому червяку – в ту пору паб был пабом. Вот дюжий ломовой извозчик доставляет местный эль трактирщику с пышными бакенбардами, который разбавляет пенный напиток водой, дабы не спаивать сверх меры ни бледного отрока, ни слюнявого дурачка, ни транжиру-мужа, наплевавшего на домашних, ни mutilé de guerre[33] с орденскими планками на груди, сгорбившегося на своем любимом высоком табурете, ни беззубых старцев, забивающих козла в дальнем углу. Над стойкой висят на гвоздях именные оловянные кружки завсегдатаев, перед огнедышащим камином развалился шелудивый лабрадор, и на быстротечный миг – если, конечно, офицер-вербовщик не опустил королевский шиллинг в твой «майлд» или «биттер» – в этом мужском анклаве все становится покойно и понятно.

Чтобы вы понимали: сам я не привык украшать собою такие заведения. Нескрываемый фроттаж тестостерона и слезливое братство эля – сие не поражает Олли. Но потом, в один знаменательный, вне всякого сомнения, день, для респектабельных пьянжучек… пьянчужниц… был официально открыт доступ в пабы: к сносным закускам и низкопробному вину, к настольным играм, к эстрадным комикам и эстрадным стриптизершам, к спортивным репортажам на большом экране, к марочным винам и достойным закускам, да еще вкупе с отказом от дубовой мебели, вызывающей геморрой… все это – называйте хоть джентрификацией, хоть генной инженерией (в зависимости от того, какие предпочтения Стюарта вам ближе) – не вызвало у Оливера ни малейших нареканий. Самодовольные знатоки семиотики питейных заведений, наверное, справедливо выдвигают паб на роль иконы более широких социальных течений. Как недавно напомнил нам Вестминстерский Дож, все мы относимся к среднему классу. Стало быть, добро пожаловать, о путешественники, в Большую Бельгию, в Великую Голландию.

Сосредоточься, Оливер, сосредоточься. Ближе к пабу, сделай одолжение. Место, назначение, персонал.

Ах, до какой же степени голос совести похож своими модуляциями и фразировкой на голос Джиллиан. Не на это ли ведутся мужчины? Есть много теорий о том, что именно выбирает мужчина, вступая в брак: свою интимную судьбу, образ матери, своего doppelgänger[34], приданое будущей жены… но как вам такое мнение: не ищет ли он на самом деле свою совесть? Бог свидетель: большинство мужчин неспособно отыскать ее на положенном месте – где-то в районе сердца и селезенки, а раз так, почему бы не получить ее в качестве бонуса, по образцу тонированного верхнего люка или рулевого колеса с металлизированными спицами? Или, как вариант: существенно не то, что мужчина ищет в браке, а то, во что брак с необходимостью превращает женщину? Да нет, в этом была бы чрезмерная банальность. Не говоря уже о чрезмерном трагизме.