Любовь и так далее

МАДАМ УАЙЕТТ: Значит, своей маленькой лекцией о мягких чувствах я вас предостерегла насчет нежелания иметь и желания только отдавать? Разрешите кое-что прояснить. У стариков отлично получается быть старыми – это усвоенный ими навык. Они знают, чего ты от них ждешь, и дают тебе именно это. А чего хочу я? Я хочу, отчаянно, беспрерывно, снова стать молодой. Мой возраст ненавистен мне более всего, что было ненавистно в молодости. Я хочу любить. Хочу быть любимой. Я хочу секса. Хочу, чтобы меня обнимали и ласкали. Хочу близости. Я хочу никогда не умирать. И хочу умереть во сне, скоропостижно, а не как моя мать, которая исходила криком, когда онкологи, уже не имея возможности снять боль, наконец-то решили дать ей морфий и тем самым помогли уйти – только тогда она умолкла. Я хочу, чтобы моя дочь постигла всю непостижимость разницы между нами: я всегда буду ее любить, но не всегда буду столь же горячо одобрять. А еще я хочу, чтобы мой муж, который меня предал, за это поплатился. Изредка я хожу в церковь. Я неверующая, но молюсь, чтобы на небесах был Господь, который покарал бы моего мужа за грехи. В ад я тоже не верю, но хочу, чтобы муж мой горел в аду.

Как видите, у меня есть и жесткие чувства. Не заблуждайтесь насчет стариков.

13 Диванные ножки

ОЛИВЕР: Стюарт разработал собственные Теории (даю вам пару наносекунд, чтобы посмеяться над неуместным соседством – то бишь преступным сожительством – первого и четвертого слов в первом предложении).

По Стюарту, домашний скот должен разгуливать где угодно и размещаться на ночлег в лучших мини-отелях с завтраком. Не идея, а херес какой-то: «фино». По Стюарту, овощи не должны уподобляться велогонщикам «Тур де Франс», которые накачаны химией. Не идея, а херес какой-то: «амонтильядо». По Стюарту, томные очи молочных телят в миг последнего взмаха ресниц при виде нашего скорбного мира не должны омрачаться смутными подозрениями насчет люмпена-скотобойца с цепной пилой в руках. Не идея, а херес какой-то: «олоросо».

Одурманенный всеобщими аплодисментами, вызванными его похвальной чувствительностью, Стюарт позволяет себе дальнейшие мудрствования. Англичанин, прикрывающийся теорией, – это нечто: он подобен туристу в твидовом костюме на пляже в Кап-д’Aгд. Остановись, Стюарт, на тебя смотрят! «Так нет же! Им стерпеть нельзя, / Что у него своя стезя». И вот Стюарт, упакованный от копыт до хохолка в полдюжины слоев шерстяной ткани, по-собачьи бултыхается среди нудистов, сжимая в клыках программу следующего содержания: все человечество должно перейти на органические продукты; горожане могут признать свое родство с откормленным на убой взволнованным поросенком; мы должны втягивать в себя чистый, вызывающий привыкание воздух подальше от этих зловещих акронимов экологии, которыми он в ажитации нас пугает; мы должны собирать плоды с живых изгородей и добывать себе на ужин зайчатину при помощи лука и стрел, а затем совершать краткие идиллические прогулки по болотному мху в духе сентиментальных грез Клода Лоррена.

Иными словами, он хочет вернуть род человеческий к состоянию охотников-собирателей! Но фишка в том, о Stuartus Rusticus[56], что мы не одно тысячелетие стремились убежать от этого состояния! Кочевники кочуют не потому, что любят кочевать, а потому, что у них нет выбора. Выбор появился только в современную эпоху, и гляди, сколь благородны оказались предпочтения: внедорожник, автоматическая винтовка, телик и бутылка спиртного. Прямо как у нас с вами! И наконец: если в какой-нибудь учебной диораме выставят образчики вскормленного на органической еде человека и его собрата, вскормленного на продуктах фабричного производства, кто из двоих обнаружит более убедительное сходство с моим постройневшим приятелем? Короче говоря, его теории – откровенная несуразица, а выражаясь не столь научным слогом – полная фигня даже для Стюарта.

СТЮАРТ: Благодарности я не жду. Но считаю, что поливать другого человека презрением недопустимо.

Так я ему и сказал.

За своими деньгами он приходит ко мне в кабинет. Было бы гораздо проще, чтобы он обращался к Джоан, моему секретарю-референту: она у нас выполняет обязанности кассира; но он почему-то упрямо ломится ко мне. Да еще начинает ерничать: «Мистер Босс, будьте так любезны отстегнуть мне зряплату, сэр», – это либо потуги на юмор, либо убогое подражание шоферскому жаргону. Ни один из наших водителей такого себе не позволяет: нормальный человек заглядывает в кабинет к Джоан и спрашивает: «Можно?» или: «Я не рано?» Ну это еще полбеды.

Хуже то, что Оливер, не считаясь с моей занятостью, сразу плюхается в кресло и чавкает жвачкой.

А еще хуже то, что на переднем крыле доверенного Оливеру фургона появилась большая вмятина, о которой он умолчал, поскольку якобы не понимает, откуда она взялась.