Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств

Но может ли объединение вокруг травмы стать основой для солидарности? Этнолог и психолог из МГУ Елена Миськова говорит в интервью для Colta: «Утрата — это то, что делает нас едиными, но в совершенно определенном смысле. Это объединяет для того чтобы — для того чтобы противостоять; для того чтобы бороться с врагом; для того чтобы не пустить; для того чтобы максимально защититься от любой уязвимости и прочее. И в этом смысле мы можем говорить о возникновении своего рода травматического объединения. Но такое объединение не способствует формированию настоящей публичной сферы, где можно было бы уважать, например, чье-то мнение, где можно было бы выстраивать работающую дискурсивность, где есть обмен сообщениями» [80].

Такой «компенсаторный» принцип борьбы за справедливость глубоко укоренен в либерализме еще со времен Джона Локка. Локк полагал, что людям приходится выходить из «естественного» состояния полной индивидуальной свободы и объединяться в сообщества, только чтобы противостоять «разложению и порочности» отдельных индивидов и бороться с результатами их деятельности. «С этой точки зрения всякое объединение людей, коллективное согласие и действие является скорее печальной насущностью, чем возможностью достижения какого-то нового утвердительного блага. Эта идея стала главным источником конфликта между либерализмом и демократией в последующем. Она предполагает, что нет никаких знаний об общем благе, которые каждый из нас не мог бы постичь самостоятельно без поиска соглашения с другими людьми, а необходимость соглашения следует только из того, что кто-то все же добавил в мир щепотку дегтя в виде порочных и злых людей — вот их и надо нам вместе сдерживать, а больше ничего вместе делать не надо. <...> Отсюда вытекает большой соблазн считать именно свою позицию верной и подавлять участие в принятии решения всех остальных», — отмечает политолог и один из немногих независимых московских муниципальных депутатов Александр Замятин [81]. Продолжая эту мысль, можно сказать, что понимание социальной справедливости как компенсации ущерба от деятельности тех самых выродившихся людей, а не как поиска общего блага — это одна из черт либерализма, а фокус на задетых и оскорбленных чувствах — результат терапевтического поворота.

«Сострадание, обязательное в нашем обществе, авторизует новые формы жестокости», — писал философ Рене Жирар [82]. Мы громко кричим о своих чувствах, но превращаемся в общество изолированных друг от друга травматиков. Мы лечим уязвимость, наращивая автономию, а не учась эмпатии. У каждого есть право и место заявить о своей боли — но, в отличие от героев написанных двести с лишком лет назад «Бедной Лизы» и «Клариссы», сегодня мы часто не слышим друг друга. Филолог и историк эмоций Андрей Зорин в интервью для Colta отмечает:

С одной стороны, существует общество потребления, и оно, как правило, ориентировано на достаточно традиционные ценности, разве что вобравшие в себя развитую эротическую составляющую. В коммерческой рекламе мы видим семьи, красивые пары, детей, уютные жилища, домашних животных и пр. Таким образом создается набор потребительски ориентированных эмоциональных матриц, который и продуцирует массовая культура. С другой стороны, именно в противовес этой культуре создаются альтернативные модели, модели новых отношений между полами, между людьми и окружающей средой и так далее.