Любовь: сделай сам. Как мы стали менеджерами своих чувств

У каждого из нас есть свой собственный музей разбитых отношений, неважно, из скольких экспонатов он состоит. Мы никогда не сможем превратиться в чат-ботов Mend. Попытка патологизировать боль как симптом недостаточной самостоятельности делает ее только сильнее: мы страдаем не только от потери любимого человека, но и от своей собственной социальной неадекватности — и еще неизвестно, какая боль сильнее. Культура «эффективного» расставания не берет в расчет потребность в привязанности и порождает то самое логическое противоречие, которое воплотил собой Дэниэл: мы планируем расставание еще до того, как свайпнуть вправо.

«Расставание — это повод принять бессмысленность бытия, — считает Жюли Реше [89], профессор философии и практикующий психотерапевт. — Ведь больно в расставании именно от бессмысленности, от кажущейся нелогичности происходящего („неужели все было зря?!“). Но боль значима сама по себе, без всякой идеи прогресса. Чтобы получить по-настоящему полноценный жизненный опыт, человеку нужно побыть в состоянии боли не для того, чтобы вынести какой-то „урок“, а из чистого интереса к разнообразию собственных переживаний».

Плейлист для расставаний не может состоять только из бесконечных каверов «I Will Survive». В нем должно быть место и для того, о чем поет Дайдо в «White Flag»: «I’m in love and always will be». Вопреки всему и без всякого разумного смысла.

Глава 6 Долго и счастливо сама с собой [90]

I married myself, I’m very happy together

Candlelight dinners home, lovely times

This time it’s gonna last, this time it’s gonna last

Sparks. «I married myself»

Летом 2017 года я вступила в брак во второй раз. В отличие от моего первого бракосочетания в лондонском аналоге ЗАГСа — Town Hall района Islington, — в этот раз все было в высшей степени неформально. Церемония прошла в так называемой Яме караоке берлинского Мауэрпарка — в цементном подобии амфитеатра на куске земли между бывшими Восточной и Западной Германией. Гостей было человек пятьсот; большинство из них я видела впервые в жизни — и больше, по всей видимости, не увижу. На мне были черное платье и солнцезащитные очки. Свидетели, распорядители церемонии, священники (точнее, раввины) отсутствовали. Более того: отсутствовал и жених. Я вступала в брак сама с собой, на глазах у моего мужа и двоих детей, наблюдавших за происходящим из первого ряда.

Свою клятву я принесла, исполнив песню джазовой певицы Мелоди Гардо перед собравшимися — и ничего не подозревающими — наблюдателями. Это церемония заняла четыре с половиной минуты и стала завершением десятинедельного онлайн-курса «Введение в брак с самой собой», который я прошла весной того же года. Подтолкнуло меня к этому, с одной стороны, так называемое социологическое воображение, а с другой — чистое любопытство по поводу того, из чего же сделана сегодня любовь. ***

«Сологамия» — модный тренд не только в Европе и США, но и в Японии. Его популяризатором в 2019 году стала актриса Эмма Уотсон, публично заявившая, что единственный человек, с кем ей хотелось бы быть в постоянных отношениях, — она сама. Набирающая обороты индустрия браков с собой обещает сделать нас счастливее, призвав нас к верности лишь одному-единственному человеку, достойному любви, — самому себе. По всему миру коучи самых разных мастей предлагают курсы подготовки к браку с собой, включая и подготовительные шаги (например, написание любовных писем в собственный адрес), и разработку самой церемонии.

Хотя брак с собой еще не имеет законной силы (его нельзя заключить в районном ЗАГСе — по крайней мере пока), он доступен для людей любых гендерных и возрастных групп. Мой замужний статус нисколько не помешал мне влиться в ряды «невест», желающих научиться правильно «любить себя» и «быть для себя самым важным человеком». Тем не менее подавляющее большинство моих «соучениц» — общение с которыми происходило в закрытой фейсбучной группе — были женщинами, как теперь принято говорить, «не в отношениях». В браке с собой они искали легитимацию своего образа жизни, восставали против стигмы «старой девы» и шли к «личностному росту». Некоторые надеялись, что брак такого рода излечит их раны от «цепочки болезненных разрывов», другие искали в нем подтверждение своему стилю жизни — и все хотели научиться любить себя «безусловной любовью». Добро пожаловать в XXI век, где мы поодиночке не только «играем в боулинг»* — говоря словами американского социолога Роберта Путнама [91], — но и вступаем в брак. В чем же суть этой новой практики, набирающей популярность? Стала ли она новой формой независимости — или признаком окончательной зацикленности на самих себе?