Я прилег, и вскоре мне подали чашку шоколада. Тронутый вниманием хозяйки дома, я решил поблагодарить ее; дверь отворилась, и она вошла, одетая только в легкое газовое платье. Утонченная, точно знатная дама, Жюстина приказала закрыть ставни, чтобы в комнату не проник свет. Занавеси из желтой тафты задернули, перед зеркалами поставили свечи, в курильнице зажгли благовония. Все это делалось молча, на мои многократные вопросы не последовало ни единого ответа, но едва слуга ушел, Жюстина сказала, что обязана повиноваться виконту и что ей больше всего хочется помириться с шевалье. Быстрее молнии она бросилась ко мне, нежнее зефира обняла меня и менее чем через секунду заставила забыть и цирюльника, и Ла Жёнеса, и... Не бойся, моя милая жена, я не помещу твоего глубокочтимого имени возле презренного имени прислуги.
Читатель, мне кажется, вы ропщете и перебираете множество причин, по которым мне следовало устоять, но вы не говорите, что я должен был для этого сделать; я же отвечу вам лишь одно: предприимчивая Жюстина удержала меня в своих объятиях... Если вы и вправду умеете не поддаваться таким настоятельным и неотвратимым соблазнам, скажите, как вам это удается?
Увы! Возможно, как и я, вы упускаете минуты счастья после бесчисленных тщетных попыток им завладеть. О, как я оскорбил твои прелести, заслуживавшие лучшей участи, моя маленькая Жюстина! И ты не была ни в чем виновата; ты была уступчива, терпелива, покорна, а между тем увидела меня слабым, вялым, жалким. Полный упадок, вогнавший меня в краску и опечаливший Жюстину, несомненно, был следствием того, что я тридцать шесть часов, снедаемый тревогой, мчался в плохой карете, питался одним святым духом и ночь напролет вел весьма оживленный разговор с прелестной монашкой... Мы все болтали и болтали, как всегда в подобных случаях в монастыре.
— Ах, — сказала наконец бедняжка тоном, в котором слышались смущение и удивление, — ах, как вы переменились, господин де Фоблас!
Мне подумалось, что это восклицание простодушной Жюстины заключало в себе горькую правду о настоящем, но в то же время говорило и о прошлом, однако я был не в силах оправдываться и без лишних слов предпочел заснуть.
Жюстина не мешала мне спокойно спать, вероятно, вполне уверенная, что, разбудив меня, ничего не выиграет. Однако она не ушла. Проснувшись, я почувствовал, что она по-прежнему лежит рядом. Свечи были потушены, видимо, я проспал очень долго. Мне показалось, что пора обедать, так как
меня снедало острое чувство голода. Мое первое слово выразило первое желание — я попросил Жюстину принести мне поесть. Когда она собиралась уже уйти, я ощутил в себе некоторую склонность загладить перед ней вину; мне показалось даже, что с этого следовало начать, и я поделился с ней моей второй мыслью, которая понравилась ей больше, чем первая. Однако судьбе было угодно, чтобы я оскорбил всех жительниц маленьких домиков в лице самой прелестной из них; рок предопределил мне покинуть опечаленную подругу, не восстановив моей репутации. В то мгновение, когда эта заботливая и достойная благодарности женщина должна была получить награду, послышался испугавший меня шум и раздался громкий стук. Прибежал перепуганный Ла Жёнес и не своим голосом сказал, что какие-то люди именем короля требуют, чтобы им открыли.
— О моя Жюстина, задержи их! Дай мне время убежать.
— Убежать? Куда?
— Не знаю, но не открывай дверей.
— Бегите в сад, я велю дать вам лестницу, перелезайте через ограду с правой стороны, и если наша святоша-соседка, госпожа Деглен, соблаговолит принять вас так же хорошо, как я, вознаградите ее подобающим образом.
— Послушай, Жюстина...
— Что?
— Постарайся передать весточку обо мне маркизе де Б. Я не знаю, что со мной будет, но все равно, пошли ей сказать, что я в Париже и что ты меня видела.
Во время этого короткого разговора приносят свечи, я быстро хватаю главную принадлежность мужского туалета, которую не могу из приличия назвать, предоставляя вам догадаться; если позволите, я назову ее
Я не успеваю надеть платье, приготовленное мне Жюстиной, и беру только шпагу Вальбрёна; через минуту в моей правой руке красуется меч-покровитель, а в левой, вместо щита,
Ла Жёнес тащит за мной лестницу. Он приставляет ее, я поднимаюсь на стену. При виде нескольких человек, вошедших с факелами, я понимаю, что нельзя терять ни минуты, и, не оглядываясь (тем более что в темноте и увидеть ничего нельзя), смело прыгаю вниз, в соседний сад.
О моя Софи, отделаюсь ли я всего лишь незначительным ушибом?