Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Не говорите, друг мой, не утомляйтесь. Чтобы заручиться их молчанием, я употребила обыкновенные, но неплохие средства: я щедро заплатила за тайну, но вместе с золотом я не скупилась на обещания и угрозы.

— Такие предосторожности не всегда действенны.

— Молчите же! Я приняла и другие меры, — прибавила она со смущенным видом. — Из-за этого мне и пришлось отправиться в столицу; там я потеряла несколько часов... Но едва я освободилась, я поспешила в сторону Фромонвиля. Я надеялась приехать раньше вас, так как вы... должны были ночевать у графини. На полдороге я встретила одного из моих шпионов. Он возвращался в Париж, желая рассказать мне о том, что его товарищи разузнали в Монкуре. По дороге он внимательно всматривался во всех проезжих. Благодаря его сведениям, я поняла, что вы опередили меня, а также что госпожа де Линьоль ехала передо мной. Я помчалась еще быстрее, и, если бы в Пюи-ла-Ланде мне дали лошадей, я приехала бы в Монтаржи раньше графини.

— Но она опередила вас, и потому мне следует еще раз поблагодарить вас, мой друг, и, главное, попросить у вас прощения. Вы нас застали... Как я мог не запереть дверей!.. Как же...

— Шевалье, избавьте меня от подробностей и, прошу вас, никогда не говорите со мной об этой встрече!

— Но позвольте...

— Нет, не позволю. Не вспоминайте об этом происшествии, если у вас осталось ко мне хоть немного...

Маркиза замолчала, подыскивая подходящее слово, сначала хотела сказать: «уважения», а потом дрожащим и исполненным смущения голосом промолвила: «расположения».

— Да-да, я чувствую к вам большое уважение, почтение, расположение, большую...

— Дружбу... Я понимаю, не договаривайте, Фоблас, я вполне вознаграждена за все. Для моего спокойствия не хватает только вашего полного выздоровления. Вы слишком много говорите... Отдохните, постарайтесь уснуть... хотя бы на четверть часа... Прошу вас, я так хочу.

Если бы она не велела мне заснуть, мне пришлось бы попросить у нее на то позволения. Но мой тяжелый сон был короток. Я так скоро и так внезапно проснулся, что смутил маркизу. Открыв глаза, я увидел, что она обливала слезами какую-то бумагу. Она сейчас же спрятала ее.

— Какое роковое письмо, — спросил я, — заставляет вас плакать?

— Увы, зачем говорить об этом? — вздохнула она.

— Разумеется, — с горечью заметил я, — прошло то время, когда вашему другу были известны все ваши тайны.

— Тайны от вас? Если у меня и есть тайна, то лишь одна, и вам нетрудно угадать ее. Но из сострадания, а также из деликатности вы должны помочь мне ее сохранить.

— Из сострадания! Какое слово!..

— Самое подходящее для меня. Мои печали...

— Я утешу вас.

— А что, — воскликнула она, — что, если теперь я безутешнее, чем когда бы то ни было? Мой друг, молю вас, не расспрашивайте меня, дайте мне поплакать... Жалобы, слезы — вот что мне осталось, а ведь я считала себя способной терпеливо сносить все испытания, которые выпадают на долю женщин, и даже муки, посланные самой несчастной из них! Я воображала, что вооружилась против людской несправедливости и преследований судьбы. Безумная! По крайней мере, теперь я на собственном примере убедилась в одной истине, которую всегда подозревала. Я вижу, что воинская отвага, эта бравада, которой так гордятся мужчины, обыкновеннее и легче всех других видов мужества. Это утешает. Нетрудно подвергать свою жизнь опасности ради славы или мести. Но до чего тяжело выдерживать с одинаковой твердостью множество разных бед, которые неожиданно обрушиваются на нас. Прежние невзгоды, которые я не всегда предвидела и часто вовсе не заслуживала, не сломили меня. Почему же последнее несчастье так страшно меня угнетает? Не знаю, но на моем сердце лежит громадная тяжесть, если она не найдет выхода, я погибну... Дайте мне поплакать, дайте пожаловаться.

Я хотел заговорить, но она положила руку на мои губы. Я взял эту по-прежнему нежную и красивую ручку, сжал ее, поцеловал и положил себе на сердце, на мое глубоко взволнованное сердце.

Можно было подумать, что госпожа де Линьоль ждала именно этого мгновения: она вышла из кабинета; я хотел оттолкнуть маркизу, но та, всегда удивительно находчивая в минуты опасности, сохранила больше присутствия духа, чем я. Она увидела, что было бы слишком поздно отнять руку или переменить позу.

— Вы не разбудили бы меня до завтрашнего дня, — сказала графиня и, взглянув на виконта, прибавила: — Что с ним?

— Сердцебиение, — холодно ответил де Флорвиль.

— Сердцебиение?.. Но вы плачете! Это опасно?

— Вообще-то нет, но в его положении всякое волнение вредно.

— Тебе стало хуже, мой друг? — обратилась ко мне графиня.

— Напротив, лучше.

— Потому что ты видишь меня?

— Потому что дорогая мне женщина, которой я принес столько горя, заботится обо мне.

— Довольно, — прервала меня маркиза, — довольно, она вас поняла, ваши слова вознаградили ее.

— Конечно, я его понимаю! — воскликнула графиня, целуя меня. — Но все равно не останавливайте его! Мне так приятно слушать!

Хотя графиня хотела продолжить беседу, я молчал. Что еще я мог сказать? Я уже выразился так, что все остались довольны.