Я оставался в шкафу, смущенный тем, что произошло, и тем, что я слышал.
— Всё, ушли, — воскликнула она, — можно дух перевести! Уф, аж дыханье сперло! Ну и ну, вот сцена-то! Когда же я увижу шевалье, чтобы все ему рассказать! Да-а, вот сцена-то!.. И кто бы, черт возьми, подумал, что эта женщина здесь, в шкафу. — Она открыла дверцу и увидела меня. — И этот тут! Боже мой, боже мой! Я сейчас умру. Мне эта сцена чертовски нравилась, а она была еще лучше! Ах, шевалье, вы тоже играли свою роль? Значит, нас было четверо? Да-да, вы битый час просидели в шкафу с ней вдвоем! Шевалье, надеюсь, вы не упустили такого прекрасного случая и вернули себе все права?
— Молчи, Жюстина, молчи. Я до сих пор еще поражен ее присутствием духа, ее смелостью. С дьявольской хитростью, с женской хитростью, она у меня из рук вырвала победу, которую я считал уже близкой.
— Жаль, а то было бы еще смешнее! Однако и так недурно. А я-то расспрашивала мужа, точно его жена была за сто льё отсюда! Ну как я могла подумать, что вы так близко! Знаете, я заставила его рассказать превосходные вещи... А то, что я заставила его сделать почти на глазах у жены, это божья кара. Ведь почти на глазах у своего мужа эта добродетельная дама
— Как так?
— А так: этот кошелек я получила от маркиза, а этот госпожа маркиза очень ловко сунула мне, раньше чем зажглись свечи. Одной рукой она дала мне золото, а другой несколько легких пощечин, скорее напугавших меня, чем причинивших боль. Ах, господин Фоблас, если бы еще ваша графинюшка платила за побои!
— Жюстина, никогда не говорите со мной о графине, и, если хотите быть моим другом, постарайтесь...
— Я сделаю всё, что от меня зависит. — И она бросилась мне на шею. — Хотите, я вам это докажу? Останьтесь у меня. Ведь я не должна была ночевать сегодня одна и только выиграю от перемены, говорю вам это без лести.
— Жюстина, я думаю, они уже далеко и я могу спуститься с лестницы?
— Как, неужели? Что же сделалось с вашей любовью ко мне?
— Она давно испарилась, детка.
— Ах, постарайтесь, чтобы она когда-нибудь вернулась, — небрежно сказала госпожа де Мондезир, смотрясь в зеркало. — Если она вернется, приходите ко мне вместе с ней, вы будете хорошо приняты. Однако поешьте хотя бы перед уходом.
— Это правда, я умираю с голоду. Но нет, уже поздно, отец, вероятно, беспокоится. До свидания, госпожа де Мондезир.
Едва я появился у дверей нашего дома, как швейцар закричал:
— Вот он!
— Вот он! — крикнул Жасмен, стоявший на лестнице.
— Он не ранен? — спросил барон, подбегая ко мне.
— Нет, отец. Значит, вы видели меня в толпе с маркизом де Б.?
— Да, я видел вас, но, несмотря на все мои старания, мне не удалось к вам пробраться. Я уже три часа дома и умираю от беспокойства. Что же с вами случилось? Почему ваш враг так долго не отпускал вас?
— Вот в чем дело. Когда мы наконец вырвались из толпы, мы оба были очень разгорячены...
— Вы его убили?
— Нет, отец, но он меня принудил...
— Опять история, опять дуэль!
— Да нет же, отец, выслушайте меня: он принудил меня поехать с ним в Сен-Клу к одному его другу и выпить там прохладительного.
— Прохладительного ?
— Да, отец. Маркиз де Б. страшно жалеет, что затеял тогда со мной несправедливую ссору, и, по его словам, ничто его не утешит. Он раз двадцать попросил у меня прощения, меня он любит, вас почитает. Он поручил мне уверить вас в его глубочайшем почтении.
Отец постарался сохранить серьезное лицо, но, чувствуя себя не в силах удержаться от смеха, повернулся ко мне спиной. Госпожа де Фонроз, не имевшая причин сдерживаться, громко расхохоталась. Однако взглядом она показала мне, что понимает, где я отдыхал и пил прохладительное. Насмеявшись досыта, баронесса простилась с нами:
— Я покидаю вас, потому что завтра мне придется встать очень рано, чтобы поехать в замок маленькой графини.
Вряд ли госпожа де Фонроз встала раньше, чем маркиза де Б., потому что уже в седьмом часу меня разбудила записка Жюстины.