Любовные похождения шевалье де Фобласа

Всю ночь я не смыкал глаз. Тыцыхан лишь слегка оцарапал меня, зато рана в моем сердце была глубочайшей! Когда забрезжил рассвет, мне стало невыносимо душно, я захотел открыть ставни, но они были заперты. Я с силой потряс их, петли отскочили, и передо мной открылся прекрасный парк. Окно было над самой землей, я вылез наружу и очутился в саду Дурлинского. Погуляв несколько мгновений, я сел на каменную скамью у подножия старинной башни, любуясь ее архитектурой. Я просидел в раздумье несколько минут, как вдруг к моим ногам упала черепица; я решил, что она сорвалась с ветхой крыши, и на всякий случай пересел на другой конец скамейки. Через несколько мгновений еще одна черепица упала возле меня. Я удивился. Поднявшись с места, я внимательно осмотрел башню. На высоте двадцати пяти или тридцати футов я заметил узенькое отверстие; тогда я поднял черепицы и увидел на первой слова, написанные известкой: «Ловзинский, это вы! Вы живы!», а на второй: «Освободите меня, спасите Лодоиску».

Вы не представляете, мой милый Фоблас, какие противоречивые чувства разом захватили меня; невозможно выразить моего изумления, радости, горя, смущения. Я смотрел на тюрьму Лодоиски, стараясь придумать, как освободить ее; она бросила мне еще черепицу. Я прочел: «В полночь принесите бумагу, чернила и перо; завтра через час после восхода солнца приходите за письмом, а теперь уходите».

Я вернулся к окну, позвал Болеслава, и он помог мне попасть в комнату; мы вместе водрузили на место ставни. Я рассказал моему верному слуге о неожиданном событии, которое должно было положить конец моим странствиям, но вместе с тем усилило мою тревогу. Как проникнуть в башню? Как добыть оружие? Как освободить Лодоиску из заточения? Как похитить ее на глазах Дурлинского и его слуг?

Даже если мне удастся одолеть все эти почти непреодолимые препятствия, успею ли я выполнить смелый замысел в течение короткого срока, данного мне Тыцыханом? Разве Тыцыхан не велел мне прожить у Дурлинского не меньше трех дней и не больше недели? Может быть, нарушив его условия, мы подвергнемся нападению татар? Меня ужасала мысль, что я освобожу Лодоиску из тюрьмы только для того, чтобы предать ее в лапы ужасных разбойников и навсегда потерять.

Но почему она томится в заточении? Конечно, я все узнаю из ее письма. Нам следовало достать бумагу, я поручил это Болеславу, а сам приготовился сыграть перед Дурлинским трудную роль посланца Пулавского.

За нами явились, когда было уже совсем светло, и сказали, что Дурлинский желает нас видеть. Мы, не робея, вошли к нему и увидели человека лет шестидесяти, с резкими чертами лица и отталкивающими манерами. Он спросил, кто мы такие.

«Я и мой брат принадлежим Пулавскому; мой господин послал меня к вам с тайным поручением, а брат сопровождал меня с другой целью, и я могу все разъяснить, только оставшись с вами наедине». — «Ладно, — отвечал Дурлинский, — пусть твой брат уйдет, и вы тоже уходите, — приказал он своим людям, — а этот, — он указал на человека, бывшего его поверенным, — останется, можешь говорить при нем». — «Пулавский меня послал...» — «Вижу, что же дальше?» — «Чтобы спросить у вас...» — «Что?» — Я собрал все свое мужество. «Чтобы спросить, как поживает его дочь». — «Как, он прислал тебя спросить о дочери? Значит, Пулавский сказал тебе...» — «Да, мой господин сказал, что Лодоиска здесь».

Я заметил, что Дурлинский побледнел, взглянул на своего поверенного, а потом долго смотрел на меня.

«Странно, — продолжил он наконец. — Твой господин решился доверить тебе такую важную тайну... он, кажется, слишком неосторожен». — «Не более вашего, граф. Разве у вас у самого нет поверенного? Вельможи были бы достойны сожаления, если бы они ни с кем не могли быть откровенны. Пулавский поручил мне передать, что Ловзинский уже побывал в большей части Польши и, без сомнения, скоро доберется до вашего замка». — «Если он осмелится заявиться сюда, — живо отвечал Дурлинский, — я приготовлю ему место, в котором он останется очень надолго. Ты знаешь этого Ловзинского?» — «Я часто видал его у моего господина в Варшаве». — «Говорят, он хорош собой?» — «Он прекрасно сложен и приблизительно моего роста...» — «Его лицо?» — «Приятно, он...» — «Дерзкий негодяй! — с гневом прервал меня Дурлинский. — О, пусть он только попадется мне в руки!» — «Говорят, он храбр...» — «Он? Я уверен, что он умеет только девушек обольщать. О, пусть он только мне попадется!» Я сдержался, а граф продолжал более спокойным тоном: «Пулавский давно не писал мне, где он теперь?» — «Я получил настоятельный приказ не отвечать на этот вопрос. Могу вам лишь сказать, что он имеет важные причины скрывать свое убежище и никому не писать, а также что он вскоре сам прибудет к вам».