Любовные похождения шевалье де Фобласа

В «Пиковой даме» точно передана атмосфера галантного века с его тайными свиданиями и острым чувством мимолетной прелести жизни. Это чувство возникает у Германна, когда он спускается по потайной лестнице из спальни графини: «По этой самой лестнице, думал он, может быть, лет шестьдесят назад, в эту самую спальню, в такой же час, в шитом кафтане, причесанный à l’oiseau royal, прижимая к сердцу треугольную свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле, а сердце престарелой его любовницы сегодня перестало биться...» (Пушкин 1948: 245) Здесь словно вспыхивает просвет в мир, изображенный в «Фобласе»: «...мы стали подниматься по потайной лестнице; понятно, прежде, чем мы дошли до второго этажа, я несколько раз поцеловал славную субретку. Поднявшись, она знаком приказала мне быть благоразумнее и открыла маленькую дверцу. Я очутился в будуаре маркизы» (с. 111 наст. изд.).

Аналогичный пушкинскому образ Фобласа-соблазнителя появляется в произведениях ряда русских писателей, с этим образом прочно связываются отсутствующие у Луве понятия хитрости и обмана, тогда как сентиментальная составляющая оказывается полностью утраченной. В поэме «Сашка» (1835—1836) герой Луве вслед за Пушкиным воспринимается Лермонтовым как устаревший: «Он слишком молод, чтоб любить I Со всем искусством древнего Фобласа» (Лермонтов 1955: 74). В.Г. Белинский вспоминает о «Фобласе», рассуждая о нравственности в связи с романом Поль де Кока «Сын жены моей», и относит без оговорок роман Луве к числу безнравственных сочинений, попирающих, по его мнению, достоинство человека:

<...> литература XVIII века  <...> очень весела и снисходительна к слабостям человеческим, но зато и убийственна для чувства нравственности, соблазнительна и развратна. Эти сцены сладострастия, набросанные игривою кистию с чувством самоуслаждения, эти невинные экивоки, от которых закипает молодая кровь юноши и волнуется грудь девушки, — вот она, вот ядовитая отрава нравов! Это хорошо известно многим, которые, еще бывши детьми, читали философические повести Вольтера, contes en vers [стихотворные сказки] Лафонтеня, «Кавалера Фобласа» и другие chefs-d’œuvres [шедевры] XVIII века (Белинский 1976: 417).

Роман Луве предстает в русской литературе как деидеализирующий понятие любви. «Где искать любви после романов Кребильона-сына, Лакло, Луве и Жорж Занда?» — спрашивает П.А. Вяземский в одной из своих критических статей 1836 года (Вяземский 1999: 643).

Герой повести В.А. Соллогуба «Аптекарша» (1841), повеса и щеголь Фиренгейм, воплощает противоположность хитрого обольстителя и страстного влюбленного: «Желая быть Фоблазом, он едва не сделался Вертером» (Соллогуб 1999: 664). «Двойник» немолодого Голядкина в одноименной повести Достоевского (1846), издеваясь над ним, называет его «русским Фоблазом» и «молодым Фоблазом» (Достоевский 1972: 195). Определенная связь отмечена также между образами князя Валковского и его любовницы-графини из романа Достоевского «Униженные и оскорбленные» (1861), представленными писателем как аристократы, развращенные героями «Фобласа» (см.: Назиров 1965: 35—36).

А.А. Григорьев дает более адекватную оценку романа Луве, предвосхищающего французский сентиментальный роман: