Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Брат мой, никто не видел, как вы поцеловали руку моей милой подруги, потому что наша учительница музыки вчера говорила со мной и Софи и даже раза два упомянула ваше имя. Однако она не выказала ни малейшего возмущения.

Помирившись, мы занялись портретом Софи и занимались им несколько дней подряд; посудите, каким терпением должны вооружаться художники, когда изображают влюбленных! Сперва я журил живописца за то, что он работает медленно, но вскоре стал сетовать, что портрет почти закончен.

Моя миниатюра была готова, а через неделю я получил изображение моей милой кузины.

Каждый день ко мне приходили то Жюстина, то госпожа Дютур и всегда слышали один и тот же ответ, внушавший им беспокойство: «Шевалье нет дома». Граф де Розамбер, который узнал о моем, как он выражался, внезапном обращении, уверял, что долго я не продержусь.

— Розамбер, я дал честное слово дворянина.

— Да, но неужели вы думаете, что госпожа де Б. оставит вас в покое? Не доверяйте ее видимому бездействию. Под ним кроются какие-нибудь тайные намерения. Маркиза в тишине готовится к решающему удару, поверьте, скоро лев проснется.

Однажды, когда я, по обыкновению, отправлялся утром в монастырь, мне показалось, что за мной следят. Какой-то закутанный в плащ человек шел за мной и очевидно боялся отстать. Выйдя из монастыря, я снова увидел его.

Розамбер, с которым я поделился моими подозрениями, прислал двоих слуг, велев им сопровождать меня. Я приказал каждому из них наблюдать за улицей, на которой стоял монастырь.

Тайное предчувствие говорило мне, что нашей любви грозит опасность. В этот день я настойчивее обыкновенного упрашивал Софи сказать, какие важные дела удерживают ее отца, когда ожидают его возвращения и что следует предпринять, чтобы добиться его согласия на наш брак. После некоторого колебания Софи взяла мою руку и руку Аделаиды и сказала:

— Моя дорогая Аделаида, ты, в ком я нашла нежную сестру и настоящую подругу, и вы, мой дорогой кузен, заставивший меня полюбить это изгнание, узнайте важную тайну, известную только госпоже Мюних; эта тайна должна навсегда остаться между нами! Я не француженка и ношу чужое имя. Мой отец, барон Гёрлиц134, владеет обширными поместьями в Германии, там моя семья пользуется влиянием и уважением. Не знаю, почему меня лишили счастья жить среди родных. Но вот уже около восьми лет я во Франции! Меня привез не барон. Слуга-француз, состарившийся на службе у барона, принял на время имя знатного человека, назвался моим отцом, господином де Понти, и оставил меня под наблюдением госпожи Мюних в этом монастыре; он аккуратно приезжал сюда раз в полгода, чтобы справляться обо мне и вносить плату. За восемь лет я только дважды обняла отца. Когда я спрашиваю гувернантку, почему меня воспитывают во Франции, почему барон Гёрлиц не дает мне своего имени, почему он так редко навещает меня, она спокойно отвечает, что все это необходимые предосторожности и когда-нибудь я благословлю мудрость нежно любящего отца. Вот уже несколько месяцев она твердит, что час моего возвращения в Германию близок. Увы, я теперь не знаю, желает ли этого мое сердце. Я с большой радостью увижу вновь родину, близких, отца, но, Аделаида, но, Фоблас, как мне будет тяжело расстаться с вами!

— Расстаться? Никогда, Софи, никогда. Поезжайте в Германию хоть завтра, я последую за вами. Я попрошу у барона Гёрлица вашей руки, и, если он любит свою дочь, он не воспротивится нашему счастью.

Какой прелестный разговор последовал за интересным признанием, которое сделала Софи! Аделаида раз двадцать повторила, что уже больше десяти часов, что госпожа Мюних нас застанет, и наконец заставила нас разойтись. Мое сердце сжалось, когда я обнял Аделаиду, и замерло, когда я простился с Софи.

Выйдя из монастыря, я увидел моего вчерашнего аргуса135, который топтался в соседнем переулке. Заметив меня, он вышел из засады, вероятно, желая проследить за мной до самого дома. Я подпустил его на несколько шагов и вдруг резко обернулся. Он бросился прочь, но если он бежал быстро, то я — еще быстрее. На повороте я ухватил его за ногу, и в то же мгновение один из моих людей поймал его за шиворот. Беглец потерял равновесие, упал и стал страшно кричать, стараясь возбудить сострадание собравшейся толпы. Некоторые уже требовали мщения и защиты бедняги, но я крикнул:

— Господа, это шпион!

Когда раздалось роковое слово, мой враг, лишившись общего сочувствия, понял, что у него остался единственный способ избавиться от палочных ударов, которыми я грозил, а именно — открыть имя того, кто платит ему за слежку; он назвал госпожу Дютур. Я отпустил его, запретив преследовать меня.

8

На следующий день отец очень рано утром отвез меня за восемь льё от Парижа, предложив мне посмотреть деревенский дом, который он купил месяц назад. Мы осмотрели сад, и он показался мне очень хорошим, обошли комнаты, и я сказал, что они светлы и удобны. Барон холодно ответил:

— На окнах решетки, и эта комната будет теперь вашим жилищем.

— Моим, отец?