Любовные похождения шевалье де Фобласа

Я держался твердо до тех пор, пока сильный голод, вызванный пятичасовой голодовкой, не заставил меня взглянуть на вещи здраво. Читатели не должны считать это шуткой. Во всяком возрасте, во всяком положении, всегда и везде желудок сильно влияет на мозг. Голодный несчастливец рассуждает совсем иначе, чем тот, кого только что угостили хорошим обедом.

Итак, я безо всяких уговоров принял еду, которую мне принесли, и, поглощая ее, шептал про себя: «Право, я чуть не совершил большую глупость. Кто утешит мою милую кузину, если я умру? Кто скажет ей, что последний трепет моего сердца слился со вздохом любви? Нужно есть, чтобы жить, нужно жить, чтобы снова видеть ее, чтобы обожать Софи и жениться на ней».

На третий день барон прислал мне книги, математические инструменты и мое 136. Я поблагодарил его за отеческую заботу, за то, что он милостиво хотел доставить мне некоторое развлечение. Однако, поразмыслив, я понял, что такая забота есть признак того, что я останусь в тюрьме надолго, и почувствовал нестерпимое желание освободиться. Когда в мою комнату вносили новые вещи, я попытался бежать, но бдительные тюремщики остановили меня. Изучив тюрьму, ее расположение и навязанный мне распорядок, я понял, что отец все предусмотрел, чтобы удержать меня, и принял даже некоторые совершенно излишние меры. В моем кошельке было еще три кусочка того всемогущего металла, который открывает двери и разбивает решетки; я предложил семьдесят два ливра моим тюремщикам, стараясь привлечь их на свою сторону самыми блестящими обещаниями. Они отказались. Не знаю как, но отец нашел трех неподкупных слуг.

Вскоре меня почтили посещениями люди, которых барон позволил мне принимать. Стоит ли говорить о купце, который оставил торговлю и только и твердил о своей совести, о провинциальном дворянине, который раз сто сообщил мне имена своих собак и упомянул о возрасте своей лошади, прежде чем сказал, что у него есть жена и дети, о краснолицем монахе, который охотно пил скверное вино, хотя предпочитал вино отборное, о его толстощеком товарище, который славился искусством разрезать жареных птиц так, чтобы лучший кусок, остающийся на блюде последним, непременно попадал в его тарелку. Да, эти совершенно обыкновенные люди не стоят вашего внимания, лучше выделим четыре незаурядные личности, случайно оказавшиеся в маленькой деревушке. Это были священник, обладавший некоторым умом, школьный учитель, только временами казавшийся педантом и грубияном, военный, не всегда бранившийся, и старый адвокат, иногда говоривший правду.

Что за общество для друга Розамбера, для воспитанника госпожи де Б.! Что за общество для возлюбленного Софи! Мне было лучше одному, и тогда, моя милая кузина, устремив глаза на ваш портрет, я воображал, что вы рядом, и говорил с вами. Благоговейно чтимый образ-утешитель, какими слезами я обливал тебя, какими поцелуями покрывал! Сколько раз, лежа на моем сердце, ты чувствовал, как оно билось от нетерпения и любви.

Однако должен признать, что литература тоже вносила некоторое очарование в мое тоскливое одиночество. Но, моя Софи, только самые уважаемые таланты, самые прекрасные гении, составляющие гордость современной литературы, отвлекали меня от горестных и сладких мыслей! Я прочитал Монкрифа и Флориана, Лемонье и Ламбера, Дезульер и Богарне, Лафайета и Риккобони, Колардо и Леонара, Дора и Берни, де Беллуа и Шенье, Кребийона-сына и де Лакло^*, Сен-Фуа и Бомарше, Дюкло и Мармонтеля, Детуша и де Бьевра, Грессе и Колена, Кошена и Ленге, Гельвеция и Черутти, Верто и Рейналя, Мабли и Мирабо, Жан-Батиста и Ле Брена, Гесснера^** и Делиля, Вольтера и «Филоктета» с «Мелани»^*** — его воспитанников, в особенности же зачитывался я Жан-Жаком, да, Жан-Жаком и Бернарденом де Сен-Пьером!137 

Но когда в конце дня, пролетавшего незаметно за приятным занятием, мой ум и сердце одинаково требовали отдыха, когда я чувствовал необходимость прервать двойное наслаждение и постараться забыть на время и прекрасные сочинения, и любовь, тогда, о моя Софи, наша же литература, причиняя боль, приносила и облегчение. Я обращался к другим писателям, прося их навеять на меня сон, и мои современники, должен сказать к их чести, да, мои современники предоставляли мне самые сильные снотворные средства. Боже мой, до чего же в этом отношении богато нынешнее поколение! Сколько в нем воскресших Скюдери138, Коттенов139, Прадонов140! Сколько писателей, знаменитых на один день, увы, увы, и сколько незаслуженно присвоенной славы! Как, даже в святилище, даже в Академии141?.. Господин С., кого же примут в Академию после вас?142 Тем не менее я отдаю вам должное. Ваши произведения, плоские и варварские, — всесильное средство против бессонницы! Целую неделю они ежедневно усыпляли меня. Когда же я не читал и не спал, то просто изнывал и томился. Всякое сообщение с внешним миром было прервано: я не получал писем, мне не позволяли никому писать. Барон навестил меня один раз, я постарался смягчить его, но он был неумолим.