Ловец акул

Я как будто оказался внутри кино. Подростки катались на скейтах, негры в широких и, наверное, ужасно жарких джинсах таскались с магнитофонами, загорелые блондинки ели мороженое. Прибрежные кафешки были переполнены, дети играли на пляжах с большими надувными мячиками, серферы поднимались на волнах. А я охуевал.

Настолько все это было мне чужое и интересное. Я очень восхитился, в том смысле, что мир передо мной предстал совсем иным. А вот понравилось мне — это, скорее, нет. В смысле, все оно было прилизанным, подчеркнуто красивым и стильным, но в то же время плоским, как картинка. Без нашего надрыва, когда у каждого бомжа в глазах звездное небо, и даже кондуктор может задать тебе очень непростые вопросы о жизни.

Вот надрыва, надлома — этого не было, а с ним и воли не было. Поэтому и казалось, что не хватает в таком мире реального, настоящего. Не имелось внутренней свободы, свободы мыслить и мечтать, может. Ну, не знаю, я из окна смотрел, но так мне показалось — слишком картиночно все, глянец сплошной, а где жизнь, как она есть?

Но в то же время оно интересно, конечно, и мороженое такое хотелось полосатое, как они ели, эти американцы.

Ну вот, а клиника моя располагалась у самого берега синего, как сапфир, океана. Такая красотища. На больничку она совсем не походила, скорее уж на особняк вышедшей в тираж кинозвезды. Это было огромное, белое здание, скорее длинное, чем высокое, с красивым кованным забором, большим бассейном, пушистыми пальмами. Наполовину, или даже чуть больше, здание состояло из окон. Его легко было представить переливающимся, как бриллиант, настолько беспрепятственно внутрь проникал свет.

На лежаках спали какие-то люди в белых, свободных пижамах. Тощая девчонка болтала ногами в бассейне, попивая, конечно, апельсиновый сок. На крыше развевался американский флаг, похожий на упаковку от конфеты.

Из каждой, блин, комнаты с этой стороны здания, должно было быть видно океан.

Про океан это вообще-то очень странно, он реально кажется большим, но не на вид, это скорее ожидание, ощущение. Так-то человеческому глазу, что море, что океан — бесконечность, края нигде не видно. С нашего скромного места в мире это совсем не важно, но поди ж ты.

В общем, я расплатился с таксистом, вышел из машины и вдруг испытал такой ужас. Ну, типа, как перед школой. А вдруг я с ребятами не подружусь? А вдруг я приду на первый урок голым?

Да я, блин, даже не знал, нет ли для первичного приема отдельного входа. Мужики на лежаках не обратили на меня никакого внимания, а вот девчонка проводила взглядом. Меня потряхивало, я уже сопливился, и она, наверное, сразу все поняла.

В тачке, не двигаясь, еще можно было отвлечься, но тут каждый шаг отдавался уже хорошо знакомой болью.

Меня встретил крепкий, спортивный мужик чуть за сорок. У него была такая улыбка, что он вполне мог стать актером.

— Мистер Юдин? — спросил он, не там поставив ударение, но я кивнул. Не до чести фамилии мне было. Я стер пот со лба, мужик поглядел на меня сочувственно и протянул руку.

— Джеймс Дэнвер.

Ой, бля, и не до знакомства мне было, не до него. А тут еще выяснилось, что мы друг друга не понимаем, а я должен подписать какой-то договор. Ну, я так понял, что этот договор мне обязательно нужно понимать.

Мистер Дэнвер усадил меня в белое кресло, прямо под кондиционер, и выпрямил указательный палец. Я так понял, он хотел, чтобы я подождал.

Как по мне, так оно не по-людски. Я уже все оплатил (такие суммы через границу провозить не резон), и мог бы доктор Дэнвер сразу позвать симпатичную медсестру, чтобы она меня в щечку поцеловала и в жопу уколола.

Но мистер Дэнвер исчез, и я остался в компании администраторши в леггинсах, которая смотрела по телику фитнес.

— Во, бля, — сказал я, обхватив колени и постаравшись сделаться как можно меньше, чтобы испытывать, соответственно, меньше боли. Как по мне, так человек важнее бумажки.

Все вокруг было белым: стены, мебель, даже телик, в большом, почти полутораметровом окне, дрожала от приморского ветра пальма. Куда-то наверх вела широкая, прямая лестница. В интерьер лучше бы вписалась винтовая, но они, видать, боялись, что торчки попадают.

Сколько я там прождал? Не знаю. Я пытался слиться в такой себе стазис, закуклиться, как гусеница.

Иногда мимо проходили люди в белых пижамах, они казались мне арабами, вернувшимися из странствия по пустыне.

Из полузабытья меня вытряхнул нервный, низкий мужичок, он ворвался в помещение, хлопнул дверью. Взгляд его долго ни на чем не останавливался, а потом впился в меня.

— Юдин?! — спросил он. — Вы Юдин?!

Напор у него был знатный. Я аж опешил.

— Ну?

— Я — Михаил Соломонович. Переведу вам договор.

И ускачу по своим делам. Во всяком случае, мне показалось, что он скажет именно так.

У мужика были тоненькие усики и золотая цепка, кулон на которой терялся в густых волосах на груди. На нем был белый костюм с полурасстегнутой красной рубашкой, как на крутом парне из криминального боевика.

— А, ну круто. Я тебе заплачу, если надо.