Ловец акул

Мы пересекали это ужасно длинное поле, и я думал о том, что таковы могут быть мои последние шаги на этой Земле. Последние кадры фильма о Ваське Юдине могли смотреть мои глаза. И это были красивые кадры — от ветерка несся поземок, вздыхала земля, далеко-далеко позади оставалась серая лента шоссе.

Хорошо, наверное, умереть, смотря на то, какая вечная природа, зная, что что-то тебя переживет. Я об этом даже подумал и именно тогда. Какое-то поэтичное напало настроение.

В тот момент я получил прикладом в лицо от Стретча, а Стинки пнул меня по коленям. От неожиданности я упал, подняться мне помешало дуло пистолета, упершееся прямо в макушку.

— Адрес склада с героином мне назови! — рявкнул Стретч. Голос его разнесся над пустой землей далеко и свободно. Уловка весьма логичная, не правда ли? Я имею в виду, неожиданный вопрос, страх, резкая вспышка боли. Можно потерять над собой контроль и очень легко. Не только обоссаться, но еще и мать родную продать.

Со мной не случилось ни того ни другого. Я знал, что если сдам своих, то крест нужно будет ставить не только на карьере.

Имело смысл одно: молчать и ждать подходящего момента. Нельзя было позволить себе из страха совершить чего-нибудь непоправимое. Слово не воробей, ну и все такое.

— Зря молчишь, — сказал Стинки. — Могло все очень быстро закончиться.

Да что ты говоришь, скорострел, подумал я, а сам только пожал плечами.

— Не палю контору.

— Молодец, — сказал Стретч и врезал мне снова. Боль была тупая, уродливая, мерзкая, я сплюнул кровь и спросил:

— Так пойдем?

Фэтсо молчал, вид у него был очень серьезный, нахмуренный. Я подумал, что он из этих ребят самый младший. Может, его вообще только за располагающую внешность взяли. Не ручаюсь, что в душе он был добряк, но той яростной злобы, которая плескалась в его товарищах, явно не имел.

Я попытался поймать его взгляд, но он отвернулся. Я бы тоже отвернулся и никого не пожалел. Они знали, что парень я плохой, и это развязывало им руки.

Идти было трудно. Мне казалось, что у меня поднимается температура, а, может, так подействовал на меня неожиданный, после времени проведенного в багажнике, прилив свежего воздуха.

Мы шли молча еще какое-то время. От тишины обстановочка нагнеталась, я стал припоминать молитвы. Вот Марк Нерон бы знал, что делать, во всех аспектах. Он бы и помолился правильно, и замочил бы гадов.

Кто они были и откуда взялись? Этого я не знал. Нет, имелись у меня соображения: конкуренты наши. Все как у людей, решили нас объебать, нагреть по-крупному, сейчас выяснят, где склады, отправят своим, уже совсем другие ребята эти склады накроют, одновременно в нескольких точках города, ну и все, денег нет, считай калека.

Все это было грубоватенько и топорно, ну, а как оно в жизни еще бывает? И чего я хотел? Из хищника я стал сочной, вкусной добычей. Бегал бы себе в автоматом и никому не был бы нужен. Так не сиделось же на месте.

Хотелось воды попить, я запнулся, упал, хапнул снега, зубы заискрили от боли. Стретч пнул меня под ребра. Ну, как это описать? От силы удара мне показалось, что весь ливер мой подкинулся, я повалился на бок.

— Не спать, — заржал он. Фэтсо снова поставил меня на ноги, как ребенок игрушечного солдатика.

— Понял, — сказал я.

— Тебе что про разговоры было сказано?

Сколько там евреи шли по пустыне? Сорок, блин, лет. Это же целая жизнь. Такую жизнь еще не всегда проживешь. Сорок лет по пустыне мотать, с детьми и женщинами, и козами, и всем нехитрым скарбом. Лютый ужас свободы.

Вот мне казалось, только казалось, ясен пень, что шлось нам так же долго, как евреям этим разнесчастным, только пустыня была белая и холодная, и ветер продирал до костей. Наконец, я увидел мелкий, неприметный дом. Он был новый, отстроенный вдали от человеческой цивилизации и на скорую руку. Может, для каких-то вот подобных целей. Может, там таких Васей Юдиных уже сотнями на куски резали. Все может быть.

И все-таки, когда меня втолкнули в прохладную, но безветренную прихожую, я испытал огромное облегчение. У человека, наверное, есть чувство жилища. Все лучше дома, чем на улице. Даже умирать.

Я сразу же огляделся, типа какая обстановочка. Было грязно, пахло стоялой водой с мылом, всюду валялись дачные вещички, иногда самые неожиданные. Например, как сейчас вспоминается мне женский дезодорант "Fa", о котором я не знаю и, может быть, даже не хочу знать, как он туда попал.

Комнат в домике было три. Как я понял, кухня-прихожая, жилая и пыточная. Жилую я не посмотрел, в захламленной кухне-прихожей мы не задержались, а пыточная выглядела ничего так, но я бы повесил иконку.

Меня усадили на стул, Стинки снова связал мои ноги.

— Только рыпнись, — дружелюбно предупредил он. Я молчал. Рыпаться не имело смысла, все трое были в комнате, вооружены и очень опасны.

В окно бились веточки какого-то дерева, яблони, может. Наверное, красиво тут летом, подумалось мне. За окном я видел долгий склон, он начинался так быстро, что казалось, будто дом непременно и немедленно должен по нему заскользить.