Ловец акул

И, когда Стинки хватанул пассатижами и рванул один из немногих моих здоровых и настоящих зубов, я закричал во все горло, хотя мог бы этого и не делать. Заглянул Стретч.

— Ты чего его режешь по живому, что ли?

— Нет, — сказал Стинки. — Он просто зубных не любит.

Я сплюнул кровь себе под ноги.

— Не надумал? — дружелюбно спросил Стретч. Я покачал головой. Стретч пожал плечами и захлопнул дверь. Стинки улыбнулся.

— Дебил ты, — сказал он. — Надо было говорить.

Я подумал, что Стинки будет вырывать мне зубы один за одним, особенно жалко было золотых. Но он взял пакет. Сами знаете, зачем человеку вроде Стинки нужен пакет. На голову, конечно, но не на свою страшную, а на мою красивую.

Невозможность вдохнуть пугает больше боли, больше крови, потому что она ближе к смерти. Боль — это жизнь, боль позволяет почувствовать, что ты еще здесь. Удушье же наоборот вытесняет из собственного сознания. Больше всего я боялся потерять сознание и выпустить из руки цепку, но Стинки до этого не доводил.

Чтобы привести меня в чувство, Стинки снова избивал меня гаечным ключом. И тогда я орал громко и сильно. Стретч еще пару раз заглядывал, недовольный, спрашивал меня, как я, готов ли к финальной части?

Я упрямо мотал головой, и Стретч пожимал плечами.

— Ну, нервы-то по пизде пошли, — говорил он.

Но нервы у меня были, как канаты. Я орал, чтобы Стретч привык к моим крикам. Что касается Фэтсо, я был уверен, что он здесь не появится. Я очень хорошо помнил себя самого, заболевшего от убийства (убийств) в стародавние времена.

Иногда Стинки радовал себя, вырывая у меня еще один зуб.

Классно. Незабываемые ощущения. И мои последние натуральные задние зубы. Почему-то Стинки не вырывал золотые, то ли из уважения к труду моего стоматолога, то ли из-за убеждения в том, что вырывать искусственный зуб не так болезненно.

Зато с живыми зубами Стинки делал всякое. Иногда он дробил их, сильно сжимая пассатижи, отламывал куски. Это почему-то вызывало у меня больше отвращения и страха, чем целый, нормальный выдранный зуб. Плюс, наверное, стоило есть больше кальция, чтобы они так легко не крошились.

Когда Стинки доставал отломанный, окровавленный кусок моего зуба, я стонал от отвращения.

А потом я орал, что было сил. Стретч к этому привык, он больше к нам со Стинки не наведывался.

Потихоньку за окном стемнело, а потом наступила фиолетовонебесная ночь. Стретч и Фэтсо за стеной разговаривали, ходили, в конце концов, все стихло. Стретч, думал я, ко всему привычный, он под мои крики легко заснет. Вот Фэтсо будет трястись, но и хер бы с ним. Слабачок.

Странно, конечно, человека, который может почувствовать хоть что-то в этой ситуации (возможно, больше меня самого) называть слабачком, но вот так. Не можешь выдерживать зрелище пыток? Иди тогда в университете учись.

Я ждал и ждал долго. Решимости у меня только прибавлялось, но я слабел физически. Нужна была золотая точка на этом графике, идеальное соотношение, лучшая позиция.

Время скакало, как ему вздумается, я был уверен только, что уже ночь, но не мог даже предположить, который час. За стеной было тихо уже продолжительное время, и я решил, что все надежно.

Стинки бросил на пол осколок моего зуба.

— Надо из десны доставать, — сказал он. — А то страшно загноится.

Ну-ну, давай, добрый доктор Айболит, подумал я. Но Стинки сказал:

— Только не сейчас.

Он повернулся, собираясь взять гаечный ключ, я легко скинул с рук проволоку, оттолкнулся локтями и встал со стула, накинул цепь Стинки на шею и заорал, заглушая его хрипы. Боль в ногах и связанные щиколотки почти тут же заставили меня упасть. Оно мне было на руку, я фактически использовал весь свой вес для того, чтобы придушить Стинки.

Он хрипел, а я орал, привычно уже, это не должно было вызывать никаких подозрений.

У Стинки, как и у меня, не получилось потянуться к пистолету и стрельнуть наугад. Его красные кончики пальцев пытались проникнуть под цепь, ослабить ее давление.

Ну-ну, думал я, мне-то больнее, чем тебе, у меня руки до мяса ободраны, а я тебя еще и душу, уебище.

Человека давануть это вам не автоматную очередь по нему выпустить. Тогда все чувствуешь. Как уходит жизнь. Как ты ее из человека выжимаешь. Это страшно, но и кайфово. Понятно, почему маньяки редко стреляют в своих жертв, почему им нравится резать и душить.

Я не из таких, но своя прелесть в этом есть. Чувствуешь, как человек становится мертвым, как перестает слушаться его тело, ощущаешь, как он сдается, как ему страшно, как не хочется умирать.

Я как-то по-другому, может, по-настоящему понял, что такое убийца, и как происходит убийство.

А некоторые звуки, которые Стинки производил, можно было даже назвать смешными. Казалось, он играет в конячку, фырчит, там, по-всякому, всхрапывает.

Папа, папа, покажи коника!

Я старался не потерять концентрацию, и поэтому иногда, когда ощущения становились слишком уж интенсивными, начинал думать о бутербродах с вареньем, таких, как в детстве.

Вкуснейшие бутеры из белого хлеба, думал я, с вишневым, деревенским вареньем, поверх тоненького слоя маслица еще, совсем идеально.