Ловец акул

Знал, как ему не хочется умирать, как он любит, в самом деле, жить, как боится, как сильно ему мечтается увидеть, какой вырастет Светка. Это легко говорить о том, как не страшно умирать, когда не умираешь.

А как петух жареный в жопу клюнет, так любой обосрется, потому что страх этот, он не от пядей во лбу и кубиков на прессе зависит. Даже самоубийцы передумывают в последний момент, я где-то об этом читал.

Это одна из причин, по которым я так и не убил себя. Очень обидно будет прогадать и передумать, сам же себя под монастырь подвел, сам же пожалел, сам же умер — мелочность ужасная.

Ну и вот, короче, Марк Нерон, грустный, пошел спать, а я остался сидеть и глядеть на утреннее небо, настолько же прекрасное, насколько и тягостно унылое.

Я верил, что он справится, и даже верил, что он справится без меня.

День начинался хорошо, лимонное солнце вылезло из-за облаков и пообещало жаркое лето.

Я так и заснул, сидя на стуле. Утром Нерон, как всегда, разбудил меня, и мы пошли на службу. От его, этой, витальной тоски не осталось и следа. Нерон отвечал на бесконечные Светкины вопросы, улыбался, смеялся, все как всегда.

Словно он не доверил мне еще пару часов назад свою жизнь.

А, может быть, Нерон наоборот вполне понимал, что посвятил меня в главную тайну, и от этого ему было легко и хорошо, на сердце у него прояснилось и распогодилось.

Уже на службе, в одну прекрасную секунду, одетую в золото и песнопения, я во все врубился.

Я посмотрел на Марка Нерона. Глаза его были закрыты, отсвет свечей плясал на его спокойном, расслабленном лице, Марк Нерон беззвучно нашептывал святые слова.

А я подумал, как-то легко подумал, что я должен его убить.

Эта мысль меня испугала, и я тут же ее отогнал.

— Нет, — прошептал я. — Нет.

С икон смотрели на меня святые глаза, и они все обо мне знали. Они знали, что да.

Я схватил себя за цепь, словно она меня душила, мне стало плохо и тяжело дышать, а Нерон стоял неподвижно, все такой же умиротворенный и словно бы светящийся изнутри. В тот момент он тоже стал похож на святого, хотя это и был великий обман.

На литургию верных я не остался, вдруг не почувствовал себя достойным, ушел после отпуста оглашенных.

Я дожидался Марка с семьей во дворике, глядел на пребывающие в полном покое церковные пристройки, немножко слушал молитвы. Прямо передо мной все это время простояла старуха в черном. Мы с ней были одни и иногда глядели друг на друга.

Со временем я понял, что не такая уж она и старая. Не молодая, конечно, но и не развалина, которой мне сначала показалась. У нее было тощее, нервное лицо, светлые нечесаные волосы, не забранные ни в какую прическу, она напялила слишком теплые, как для нынешней погоды, черные кофты, две штуки сразу, длинная юбка волочилась за ней в пыли.

Я сразу понял, кто она. Ну, а кто так страшно и быстро постареет, кто сойдет с ума от горя?

Чеченская мать.

Это было до того, как из всех утюгов на нас хлынул Хасавюрт, все мечтали о прекращении войны, у всех болели сердца. Тогда не было понятно, в какую цену обойдется мир, не сошел еще страх после Буденновска, недавно убили Дудаева, все накалилось и подвисло, новости включи — только растревожишься.

И эту чеченскую мать я воспринял с суеверным ужасом, как черную кошку. Она и была похожа на черную кошку, несчастная, раздерганная, как бы облезлая в своих старых мешковатых шмотках.

Она смотрела на меня так, словно хотела что-то сказать. В конце концов, незадолго до конца службы, она все-таки ко мне подошла.

— Почему? — спросила она хрипло, словно давно не говорила.

— Что, почему? — спросил я.

— Почему ты жив, а мой сын — нет?

Конечно, она понимала, кто я такой. Она была сумасшедшая, а не тупая. Все она про меня видела, как те святые в церкви. Только Марк Нерон был слепой.

Я посмотрел на нее, а потом вдруг мне захотелось упасть ей в ноги и целовать ее запыленные туфли.

Она отогнала эту мысль о Нероне, отвадила ее от меня, словно у нее была какая-то волшебная, тайная сила.

Я сказал:

— Вы идите в церковь. Там вам, может, помогут.

Вышел Нерон, за ним семенила Света, Арина осталась что-то обсудить с батюшкой. Когда она присоединилась к нам, мы вчетвером пошли в "Баскин Роббинс", но все было уже не так.

Света умоляла меня остаться и поиграть в "Нашу семью", даже прельщала меня тем, что я смогу быть Ией, но я остался непреклонен.

— Меня дома ждет жена, — сказал я. — У нее в животе малыш, она будет очень грустить, если я не приеду.

Жена — это, конечно, было упрощение.

Нерон так и не спросил меня, что случилось в церкви.

А ночью, после секса с Сашей (я приучился быть с ней очень осторожным, хотя в любом случае будил ребенка), я ее спросил:

— А кем ты меня видишь через десять лет?

— Получателем социальных услуг, — сказала Саша. — Если ты не завяжешь с героином.

Она помолчала, положила руку себе на живот.

— Или ты умрешь. Или ты попадешь в тюрьму. Хотя это тоже получатель социальных услуг, фактически.

Я сказал:

— Неужели вот это и все, чего я добился? Узбечьи жопы, склады, дилерские морды. А как же по-настоящему великие дела?

— Что ты имеешь в виду?