Ловцы душ

В нашей благословенной Империи иллюминирование – дело монахов, которые трудолюбиво переписывают книги, украшая копии собственными рисунками, часто – настоящими произведениями искусства. Я видел много таких книг, и пусть я не обладаю душой творца, но признаюсь, что качество деталей, насыщенность цвета, непринужденное мастерство и фантазия иллюстраторов всегда пробуждали мое глубочайшее почтение. Потому, кстати, я и жалел, что расцвет печатного искусства уводит это достойное удивления умение во тьму забвения. Но здесь я имел дело с миниатюрами, в сравнении с которыми рисунки наших копиистов казались бездарной мазней. Фигуры, нарисованные в персидских книгах, словно жили на пергаментных страницах собственной жизнью. Грудь вздымалась при дыхании, когти сжимались на горлах жертв, пламя, казалось, танцует и мерцает, а кровь будто действительно текла из разорванных вен. Когда я видел искаженные страданием лица – удивлялся, что не слышу стонов и плача. Когда видел разверстые пасти демонов, то казалось, вот-вот услышу их ужасающий рев.

Эти книги, вне зависимости от того, что в них было описано, стоили чрезвычайно дорого уже из-за самого оформления. И если их авторы столь сильно озаботились иллюстрациями, то какую же огромную мощь должны скрывать написанные там слова?

Как сильно я жалел в этот миг, что не умею читать арамейских литер и не понимаю по-персидски! Хотя, с другой стороны, знание, скрытое в этих книгах, не могло бы попасть к простому инквизитору вроде меня. Когда я передам чародейские тома тем, кто за ними придет, могу с рукою на распятии поклясться, что не сумел разобрать ни единого слова. И, возможно, для меня это будет благом, поскольку многие знания сулят многие печали.

Я просмотрел все четыре тома, не сумев сдержать восхищения от иллюстраций. Вот женщина с крупным телом сбрасывала одеяния монахини и отдавалась множеству мужчин – каждому по-своему. Вот нагой смеющийся мужчина, покрытый лишь цветочными венками, лежал на постели, а перед ним стояли семь девиц в изукрашенных драгоценностями одеждах. Вот из адского хаоса вздымалась многоголовая тварь – удивительно, но я не мог сосчитать головы: тварь будто бы расплывалась и исчезала, едва я пытался взглянуть на нее в упор. Мне казалось, что шесть, семь, еще одна – и все, однако взгляд снова оказывался на первой, и все приходилось начинать сызнова.

Я взял одну из книг, подсвечник и пошел к ложу, где неподвижно возлежал старец.

– Знаешь, что это? – спросил его, придвигая книгу едва ли не к его глазам.

Он сомкнул веки. Однако на сей раз их не отворил. Похоже, это не было согласие, но всего лишь сигнал, чтобы его оставили в покое и что он не желает более со мной говорить. Еще мне казалось, что дыхание старика стало чуть тяжелее и ускорилось.

Я вынул одну из свечей и поднес огонек к пучку волос, растущих из его черепа. Тот моментально сгорел, в воздухе запахло жженым волосом. Маврикий Хоффентоллер мигом открыл глаза. Мне показалось или я заметил в них что-то наподобие страха?

– Это не было больно, верно? – спросил я. – Но может и заболеть, если только мне того захочется. Не отвечай на вопросы – и сожгу тебя всего, заботясь о том, чтобы ты не умер слишком быстро. И уж поверь: мучить парализованного старика куда удобней, чем здорового человека, ибо нет нужды ни привязывать его, ни слушать его крики.

Удивительно, но бледные сухие губы Хоффентоллера растянулись в чем-то, что походило на улыбку. Хм, старичок-то наверняка сохранил еще чувство юмора. Хорошо!

– Начнем сначала. Это твои книги?

Он моргнул.

– Ты чернокнижник?

Он моргнул.

– Значит, то, что я слышал о Маврикии Хоффентоллере, не сломленном борце за святую веру, – только сказочки. Ты служил персам, верно?

Моргнул, моргнул. Пауза, потом моргнул снова.

– Погоди, погоди, – раздумывал я, пытаясь истолковать подаваемые им знаки. – Ты ведь долгое время не отрекался от Господа, верно? Только потом они сломали твою веру и волю – когда ты понял, что никогда уже не вернешься в Европу.

Он моргнул.

– Однако ты вернулся. Зачем? – Я всматривался в него долгое время, потом пожал плечами: – Конечно, плохой вопрос. Сейчас, подумаем. Зачем можно возвращаться? Дочка? Семья? Нет… Ты ведь стал кем-то важным? Перестал быть простым невольником?

Он моргнул.

– И высоко поднялся?

Моргнул.

– Гвозди и терние, дед, зачем же ты вернулся? – повысил я голос, поскольку разговор начинал уже меня раздражать.

И вдруг я понял. Понял совершенно отчетливо – и удивился, что ранее этот ответ не пришел мне в голову.

– Конечно, – сказал я. – Месть.

Он моргнул.

– Но кому? Конечно, не семье, иначе за тобой не присматривали бы здесь столь тщательно. Кто тебя обидел, дед? Хм, кто-то тебя предал в Святой Земле? Отдал язычникам? Предатель вернулся назад, а ты остался в неволе?

Два быстрых моргания. Скорее всего, я промахнулся.

– А если тебя не предавали, кому же ты собирался мстить?

Потом припомнились мне слова Ройтенбаха про то, как сын Маврикия прокутил деньги, которые получил от императора на выкуп отца от персов.