Ловцы душ

– Любовь – это не вежливый гость, господин Маддердин. Она не предупреждает о своем визите двумя неделями ранее. Любовь прокрадывается в наш дом как вор и крадет все, что есть в нем ценного. Она – как молния, падающая с ясного неба[16]. И в поединке с любовью шансов у вас не больше, чем у цыпленка против ястреба.

– Всегда можно сбежать…

– А разве не это вы делаете? И что? Сильно вам помогает?

– Нет, – ответил я спокойно. – Когда вижу нечто прекрасное, то хотел бы показать это именно ей. Хотел бы разделять с ней каждый миг ее радости. Только вот мне редко попадаются прекрасные вещи, господин Ройтенбах. Вокруг меня – лишь страх и ненависть, кровь, смрад и боль. Она была бы в восторге, верно?

Он молча смотрел на меня, а на лице его я, к своему удивлению, заметил сочувствие.

– Я стар, разочарован, что ни день нахожу на своей голове седые волосы. Каждое утро мне приходится убеждать себя, что жить – все еще стоит. Кто-то когда-то, господин маркграф, сказал, что ужасно засыпать, боясь, что никогда не проснешься. Я же засыпаю, боясь, что завтра проснусь снова… И только вера, когда я встаю, проснувшись, удерживает меня при жизни.

В молчании он снова наполнил наши кубки.

– Расскажите ей все, как рассказали мне. Боитесь, что не ответит на ваши чувства?

– Я спас ее. Признание в любви прозвучало бы как требование оплаты долга.

– Доверьтесь.

– Нет.

Ройтенбах подошел так близко, что я ощутил запах вина из его рта.

– Глупец, вы хотите умереть, жалея, что никогда не отважились на шаг, который всегда желали сделать?

– Не трогайте мою жизнь, господин маркграф, – попросил я его. – Об этом не стоит говорить.

Он фыркнул, отошел и уселся в кресле.

– Чудно сплетаются человеческие судьбы, – сказал. – А вы – странный инквизитор.

Я посчитал это комплиментом, но был зол на себя за миг слабости. Кто заставил меня болтать ерунду чужому человеку, исповедуясь в страхах и желаниях, в истинности которых я не был уверен и сам?

– Зачем любовь, Господню благодать, кощунственно на части разнимать? Я ненавистью занят не на шутку – понятен мне порыв стихии злой[17], – произнес я горько и противу собственного желания.

* * *

Я навестил парней и приказал, чтобы они явились ко мне, когда луна зайдет за северную башню. Трезвыми, добавил. Потом вернулся, подождал, сколько было нужно, и позвал слугу, которого ко мне приставили. Снял с шеи золотую цепочку с крестом.

– Садись, – приказал ему, показав парню на табурет.

– Зачем это? – у него на лице отразилось туповатое удивление.

– Садись, – приказал я более резким тоном, он же присел на самый краешек, явно напуганный тем, что можно сидеть в присутствии гостя самого маркграфа.

– Смотри сюда, – сказал я, приблизив крестик к его лицу. Двинул пальцем, заставив цепочку колебаться. – Смотри и не отводи взгляда.

– Гляжу, ваша милость.

Он действительно водил глазами за раскачивающимся крестиком.

– Мартин, представь, что ты лежишь на теплом сухом сене, – начал я негромко, ласковым голосом. – Солнце стоит в зените. Греет. Оно такое желтое и теплое. Ничего тебе не хочется и ничего не нужно делать. Вокруг тихо и спокойно. Приятно, верно?

– Ага, – проговорил он.

– Можешь так лежать и лежать – без конца. Глаза твои закрываются, а руки и ноги делаются очень, очень тяжелыми. Ты даже не пытаешься ими шевелить, потому что – а зачем? Будешь так лежать и греться на солнце, верно?

– Бу-ду.

– Обе ноги тяжелеют, обе руки тяжелеют. Твоя голова такая тяже-е-елая. Но ты лежишь в мягком теплом сене. И тебе так хорошо, что ничего другого ты и не хочешь. Тебе незачем двигаться, верно?

– Ве-ерно, – голос его, казалось, удаляется. Не скрою: вышло у меня неплохо.

– Теперь закрой глаза. Засыпаешь сладким сном.

Я подождал минутку, пока не увидел, как глаза его начали двигаться под веками.

– Мартин, когда я щелкну пальцами и скажу «раз, два, три» – ты проснешься и не будешь помнить ничего из того, что случилось, понял?

– Ага.

– Но сейчас ты станешь отвечать на мои вопросы, да?

– Да.

– Ты ведь хорошо знаешь замок?

– Хорошо.

– Иногда спускаешься в подземелья?

– Нет, в подземелья нельзя. Мартин хороший, Мартин не ходит в подземелья…

– Но Мартин ведь был немного любопытен, верно?

Он молчал и только двигал губами, словно что-то пережевывая.

– Мартин, – сказал я чуть резче. – Ты должен говорить правду.

Внезапно по его щекам полились слезы – огромные, с горошину величиной.

– Плохой Мартин, – простонал он, – плохой. Знает, что в подземельях. Но ему нельзя говорить!

– Теперь можно, Мартин. Господин маркграф просил, чтобы ты все мне рассказал. Даст тебе за это золотой дукат и новые сапоги из красной кожи.

– Ммм… – по выражению его лица я знал, что он мечтает.

– Что ты видел в подземельях, Мартин?

– Мартин видел девушку. Она там живет.

Ха, однако!

– Только одна девушка?

– Олоф крепко напился, – сказал он, казалось бы, совершенно не в тему. Но я думал, что понимаю, как движутся его мысли.

– И что сказал тебе Олоф, когда так крепко напился?