Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

Обед вселил в меня бодрость, и даже осьминога мы осилили под пристальным наблюдением Тони. Молодой барашек, который затем последовал, был замечательный, хотя я никак не могла примириться с тем, что у меня в тарелке нежные маленькие косточки молочных ягнят.

– Нет возможности всех их пасти, – сказала я Фрэнсис, увидев, что она тоже мучается этим. – Здесь слишком мало пастбищ, чтобы дать им вырасти. А если попадешь в Грецию на Пасху, боюсь, тебе придется свыкнуться с обычаем, когда ягненка едят всей семьей. Дети любят его, играют с ним, потом ему перерезают горло, и семейство оплакивает его, а завершается все радостным пиром.

– Ужасно! Похоже на предательство!

– Но ведь это просто символ.

– Я понимаю, но разве они не могли пользоваться нашими символами – хлебом и вином?

– Они и пользуются. Но пасхальное жертвоприношение – и у себя дома, не в церкви, ты подумай! Я раньше рассуждала тоже, как ты, и до сих пор терпеть не могу смотреть, как ягнята идут домой на свою погибель в Страстную пятницу. Но разве это не в миллион раз лучше, чем то, что мы делаем дома, и тем не менее считаем себя гуманными? Вот ягненок бежит домой рысцой, играет с детьми, как собачонка, счастливый. Пока нож не оказался у него в горле, он и не подозревает, что скоро умрет. Разве это не лучше, чем эти отвратительные грузовики у нас дома, битком набитые животными, с грохотом катящие по понедельникам и четвергам на бойни, где – вот она эта гуманность, которая так тебе нравится, – они чувствуют запах крови, испытывают страх, и им приходится ждать своей очереди там, где все насквозь пропахло смертью?

– Да. Да, конечно. – Она вздохнула. – И все же это так ужасно. А вино довольно хорошее. Как, ты сказала, оно называется?

– «Царь Минос».

– Тогда за «траву удачи»!

– За нее и за ястребинку ланглезиус… О!

– Ты что?

– Просто я вспомнила, где нашла его, твой ясенец белый.

– Да? Хорошо. Надеюсь, я смогу туда добраться.

– Думаю… да, – медленно сказала я. – На самом деле он рос в старой церкви, вернее, на ней. И я уверена, есть еще какое-то место, где они растут.

– Вот и хорошо. Мне бы очень хотелось взглянуть, как он растет. Ты говорила, что дорога туда почти до конца приличная?

– Да… дорога, но я бы не сказала, что она «приличная». Местами страшные колдобины. Но все будет в порядке, если смотреть себе под ноги. Все равно… – Я улыбнулась, мое невесть откуда взявшееся ощущение вины при этом прошло. – Было бы намного легче и приятнее отправиться на лодке. Очевидно, недалеко от церкви есть старая гавань. Мы могли бы как-нибудь взять каик, пройти вдоль берега и прямо оттуда направиться в горы.

Я с удовлетворением подумала, что тогда мне не придется испытывать угрызения совести за то, что потащила ее с утра пораньше в горы. Мы можем, например, взять машину из Ираклиона до Айя-Галлини, там нанять каик, и я покажу ей точное место, где Колин сорвал со стены церквушки ясенец белый.

– Нам надо это решить, – сказала Фрэнсис, – правда день-другой можно и повременить: ты ведь не хочешь отправиться туда завтра же? Тони, вы не могли бы подать кофе на террасу? Если ты готова, Никола…

– Я только все-таки схожу за жакетом, – поднимаясь, сказала я. – Дай мне origanum, я спрячу его в надежное место наверху.

Я осторожно положила полиэтиленовый мешочек с драгоценным растением на стол у себя в комнате и взяла висевший за дверью жакет. Когда я надевала его, что-то твердое в одном из карманов глухо стукнулось об угол стола. Я сунула в карман руку и нащупала холодный металл, тонкое острое лезвие ножа.

Холодный предмет коснулся моей кисти, уколов легким разрядом электрического тока. Тут я вспомнила. Я вытащила его из кармана, взглянула на него. Нож Ламбиса, конечно, тот самый, который я забрала у него во время ужасной трагикомической стычки в разрушенной церкви. Мне следовало вспомнить о нем раньше и вернуть. Что ж, я еще смогу это сделать, когда сбудется мое развеселое «до встречи в Афинах».

Я уже повернулась, чтобы убрать его с глаз долой в чемодан, как мне в голову пришла мысль, которая заставила меня застыть на месте с неосознанным еще страхом, растекающимся по коже, как ледяная вода. Когда я приходила забрать полиэтиленовые мешочки для Фрэнсис, я ведь вроде обшарила оба кармана жакета. Да или нет? Я нахмурилась, напрягая память. Потом пришла уверенность: я совала руку в оба кармана и не могла не заметить ножа. Его там не было.

София. Единственное объяснение. София, должно быть, обнаружила нож, когда вешала мой жакет. Она брала его… зачем? Чтобы показать Стратосу и Тони? Брала с собой как раз тогда, когда я видела ее исчезающей за дверью кабинета Стратоса, и только для того, чтобы потом тихонько положить его обратно, пока я обедала? Зачем?

Я с размаху села на край кровати, вне себя от охватившей меня паники, попыталась размышлять последовательно.

Нож Ламбиса. Это не важно, об этом не следует забывать. Это не важно. Здесь его никто не опознает; никто из них не видел Ламбиса, никто даже не знает о его существовании. Нож, скорее всего, не может связать меня с этой историей, скорее всего…