И ровно в этот момент, когда я, ослепнув от непролитых слез, прокручивала на экране смартфона эти отчаянные письма в никуда, Эдриан вдруг сделал знак своим музыкантам. Они прекратили играть, и над всем стадионом повисла тишина, нарушаемая лишь глухим гулом, складывавшимся из многотысячного человеческого дыхания. Он шагнул ближе к авансцене и в эту секунду, как мне показалось, внезапно отбросил маску. Перестал разыгрывать пресыщенного рок-музыканта, невротика и повесу. Лицо его изменилось, очистилось от всего наносного, и на дне темных зрачков задрожало то самое, глубинное, чистое, мальчишеское, за что я и полюбила его когда-то. Он тронул пальцами струны гитары и запел:
– Ты – шепот дождя и ласковый ветер на коже. Ты – солнечный свет и ночная прохлада.
Та самая песня, которую он написал однажды весенним московским утром, сидя на краю гостиничной постели и улыбаясь мне, едва открывшей глаза.
Он не мог знать, что я нахожусь в зале. Мы давно уже потеряли друг друга, давно перестали обмениваться редкими сообщениями. Я не представляла себе, как сейчас складывается его жизнь, о чем он думает, к чему стремится. Он же ничего не знал обо мне. И все же, когда в эту минуту он невидяще смотрел в собравшуюся на концерте толпу, мне казалось, что обращается он именно ко мне. Что он поет для меня. И эти знакомые строки, и мелодия, пробиравшаяся в самую душу, точно задевающая все, казалось бы, давно зарубцевавшиеся раны, оказались последней каплей. Слезы покатились по моим щекам. И я знала, что я оплакиваю – нашу с ним любовь, сразившую нас так неожиданно и так не ко времени, наши заблуждения и страхи, наших потаенных демонов, не давших нам удержать ее, заставивших бесславно, нелепо растратить, упустить сквозь пальцы бесценный дар, равного которому жизнь уже никогда нам не предложит. И время, безжалостное время, посмеявшееся над нами, ушедшее бесследно.
Песня закончилась, и вместе с ней закончилось и выступление группы The Ashes. Зал взорвался аплодисментами. Да, группа Эдриана так и не стала суперпопулярной, может быть, большинство из присутствовавших здесь и не знало ее. Может быть, они давно не выпускали новых альбомов, и концерты их проходили изредка в мелких клубах, но то, как он пел сейчас, не могло не тронуть аудиторию. Все-таки я тогда не ошиблась в нем – он был дьявольски талантлив. Он умел проникать в души и сердца, мог заразить своим настроением публику и заставить в едином порыве вздрагивать, вскидывать вверх руки, смахивать слезы и с трудом переводить дыхание.
Он действительно мог бы стать звездой первой величины. И тем больнее было осознавать, что он ей все же не стал. Возможно, в этом была и моя вина.
Эдриан на секунду задержался у микрофона, коротко поблагодарил всех. И тут же его перебил резкий голос ведущей, объявляющей о новых цифрах поступивших на благотворительный счет средств. Так все и закончилось.
Только тут я заметила, что мобильник, который я все так же держала в руках, заливается трелью, и на меня недовольно смотрят сидящие вокруг зрители. Я поспешно ответила на вызов и, зажав одно ухо ладонью, прислушалась.
– Иди к нам, за кулисы, – проорала мне в трубку Нинка. – Тут намечается вечеринка, я тебя сейчас со всеми познакомлю. Нет, я выйти к тебе не смогу, тут давка. Но я дала охране твои данные, тебя пустят.
На сцену в этот момент поднялась уже другая группа, но я поняла, что все равно уже не в состоянии досматривать концерт. Мне нужно было побыстрее убраться отсюда, забыться. Развлечься с Нинкиной развеселой компанией? Да, отлично. Я, кажется, сейчас согласилась бы на что угодно, только бы выдернуть себя за волосы из трясины, в которую погружалась все глубже с каждой минутой с того самого момента, как The Ashes вышли на сцену.