Магия и прочие приключения

– На правду больше всего обижаются, – сокрушённо заметил Потенс, и, давая выход чувствам, саданул кулаком по крышке сундука. Крышка отозвалась треском. – Эти святоши только других благости учат, а сами-то… И к девкам захаживают в срамный квартал, и вина хлещут, и жратвы в посты навалом, и гадость ближнему своему они сделать не гнушаются! Мне вот один… эх. Правильно мы их высмеяли, пусть посмотрит на себя в зеркало, скотина!

– Рефинье не такой. – Йан совсем смутился – у самого студиоза, несмотря на богословскую рясу, перечень грешков явно был длиннее списка добрых деяний. – В его монастыре выхаживают искалеченных солдат, а сам аббат славится добродетельной жизнью и всегда непримиримо относился к греху.

– Тогда нам точно конец, – резюмировал Калидус.

– Погодите, – внутри Йана наконец взыграла профессиональная гордость. – Формально нас действительно не в чем обвинить. Граф правильно сказал – мы не порочим Церковь в принципе, только отдельных…

– Открой глаза, малыш, – накинулся на него Калидус. – За каждым из нас можно найти достаточно грехов! Один бывший наёмник вражеской армии, другой дезертир, третий беглый крестьянин, проститутка и разорившийся лавочник! А ещё богослов с какими-то мутными делишками за спиной. Артисты мы что надо!

Наторе, весь разговор посасывавший фляжку в углу, поперхнулся.

Тениус хлопнул ладонью по колену.

– Идёмте есть.

Повисла тишина.

– Ужин никто не отменял. Идёмте, пока челядь не разобрала лучшие куски из господских объедков. Это самое разумное, что мы сейчас можем сделать.

Потенс крякнул.

– И то правда. Всё равно артисты природные грешники, и пойдут на корм Дьяволице.

– Неверно, – машинально возразил Йан. – Сказано в Первом Завете Авы: «Всех приимет Вершитель, и первых, и последних». И нас тоже, значит.

Калидус оскалился:

– Если ты такой умный, иди и докажи это своему аббату!

Йан вздохнул. Доказать-то можно, словесным баталиям его учили несколько лет. Послушает ли оскорбленный наставник голос разума?

Подняв голову, Йан с удивлением понял, что вся труппа смотрит на него. Дилекти умильно заглянула в лицо:

– Может, ты поговоришь с аббатом? Как богослов. Ты же знаешь, что лучше сказать и как у вас принято… Замолвишь за нас словечко…

– А иначе тебя первого вздёрнут, – вставил Калидус. – Ты ж наставника изображал.

Повисла пауза.

Йан прокрутил в голове все доводы и потянулся в угол за брошенной богословской мантией. Это должно быть самое блестящее доказательство в его жизни. Встал.

– Попробую… Поговорю. Если что – помолитесь за меня.

***

Слуга не соизволил оторваться от ужина и провести Йана к аббату, только указал дорогу и вручил куцый свечной огарок. Лезть надо было на самый верх угловой башни, по сырой даже в жару винтовой лестнице. Сквозняки быстро задули хрупкое пламя. Узкие окна в этот сумеречный час были бесполезны, и Йану, взбиравшемуся почти наощупь, всё время мерещилось шевеление в окружающем полумраке.

Добравшись до последнего этажа, он подошёл к крайней двери из массивного, окованного железом дерева. Остановился, унимая сердцебиение, и бросил взгляд в окно, где клубились сиреневые сумерки.

У него в свою защиту есть только слова.

Из-за двери доносилось чуть слышное царапанье и шуршание, вкупе с темнотой и авторитетом аббата звучавшее особенно жутко. Йан потоптался ещё, прикидывая, есть ли другие варианты. Не придумал, и, не давая себе времени испугаться ещё сильней, постучал.

– Не заперто.

За дверью Йана встретил запах затхлости. Комната, впрочем, была обставлена как следует: широкая кровать с балдахином, камин, кресла. Видимо, из-за высоты здесь не жили, а лишь селили не слишком приятных гостей. Посреди комнаты стоял скромный дорожный сундук. Аббат сидел за столом, уставленным свечами, и писал. Вот оно, царапанье пера по листу, шуршание бумаги! Йан чуть расслабился – как у страха глаза велики. И тут же снова сжался, когда аббат положил перо и поднял на студиоза тот жуткий взгляд, которого не выдерживал ни один новичок. У аббата были глаза разного цвета: один зелёный, другой карий.

– Ого, Йан! – у господина Рефинье память была отменной. – Какими судьбами здесь студиоз-богослов? Заходи, не торчи на пороге. Что хотел?

– В замке сегодня выступали бродячие артисты, с пьесой про наставника. Я хотел бы увериться, что данный сюжет не нанёс вам обиды.

Йан старался не опускать взгляд.

– А тебе-то что?

– Я исполнял главную роль.

Врать про «мимо проходил» было бы глупо, решил Йан. Рефинье саркастически изогнул уголки губ. Он всё понял в одно мгновение.

– То-то мне голос показался знакомым. Что же, процитируй, богослов, какое наказание полагается за оскорбление Церкви, клевету на её служителей и публичное осмеяние святынь.

Слова про три сотни плетей Йану не дались, застряли в горле.

– Господин аббат! Артисты не наносили никакого оскорбления. Мы все чтим Церковь… Однако встречаются отдельные наставники… Не такие, как вы! Мы высмеивали только нечестных, недостойных своего звания людей.