Маленькие женщины, или Детство четырех сестер

— Я взглянула на свои волосы и попрощалась с ними, пока парикмахер брал свои инструменты. Я никогда не плачусь над пустяками; но должна признаться, что я почувствовала что-то странное, когда увидала свои собственные косыньки, лежавшие на столе, а на голове своей ощупала вот одну эту, жестокую щетку. Мне точно отняли руку или ногу. Жена парикмахера заметила, должно быть, как я смотрела на них, она отделила прядочку волос и предложила её мне. Я отдам её вам, мама, пусть это будет воспоминанием о прошедшей славе; не думаю, чтобы когда-нибудь я снова обзавелась косой: так удобно с короткими волосами.

Миссис Марч взяла волнистую каштановую прядь, свила её и положила в свой ящик, рядом с другой, коротенькой прядью седых волос. Она сказала только «благодарствуй, душечка», но на лице ее промелькнуло что-то такое, что заставило девочек тотчас переменить тему разговора и завести по возможности спокойную речь о любезности м-ра Брука, о надежде на хорошую погоду на следующее утро и о том счастливом времени, когда отец вернется отдыхать домой. Никому не хотелось идти спать, когда в десять часов миссис Марч, окончив последний стежок своего шитья, произнесла обычное «пора, дети». Бетси подошла к фортепьяно и заиграла любимый гимн отца. Все начали было храбро подтягивать, но голоса обрывались один за другим, и Бетси оставлена была в одиночестве: она исполнила свое соло от всей души, так как для нее музыка была лучшим утешением.

— Ступайте спать, да не разговаривайте долго, завтра нужно подниматься рано и надо постараться заснуть скорее. Прощайте, милые мои, — сказала мать, когда гимн был окончен, и никто не возобновлял попытки продолжать музыку.

Девочки поцеловали мать и отправились к своим постелям в таком полнейшем молчании, как будто дорогой больной лежал тут, в соседней комнате. Бетси и Эмми не замедлили заснуть, несмотря на все предшествовавшие волнения, но Мегги не спалось, она думала самые серьёзные думы, какие еще пришлось ей узнать в жизни. Джо лежала неподвижно, и сестра считала её спящей, пока тихое всхлипывание не заставило ее спросить шепотом, дотронувшись до влажной щеки:

— Джо, что с тобой, душечка? О чем ты плачешь, о папе?

— Нет, теперь не о нем.

— О чем же?

— О моих волосах, — протянула бедная Джо, тщетно стараясь заглушить свое горе подушкой.

Признание это не показалось Мегги ни странным, ни смешным; она нежно принялась целовать и ласкать опечаленную сестру.

— Я вовсе не раскаиваюсь, — энергично протестовала Джо. — Завтра я сделала бы тоже самое — если бы приходилось начинать сызнова. Во мне бунтует только самолюбие, и оно-то и заставляет меня так глупо плакать. Пожалуйста, не говори никому — теперь уже все прошло. Я думала, вы все спите, потому и позволила себе всплакнуть немножко о моей утраченной красоте. Но отчего же ты не спишь?

— Не могу, мне как-то страшно, — созналась Мегги.

— Думай о чем-нибудь хорошем, ты сейчас заснешь.

— Я уже старалась, но это только больше меня разгуливает.

— О чем же ты думала?

— О хорошеньких лицах, в особенности о красивых глазах. — И Мегги улыбнулась про себя в темноте.

— Какие тебе больше нравятся?

— Карие — иногда, но вообще голубые лучше.

Джо засмеялась, но Мегги рассердилась и приказала ей замолчать, потом любезно обещала ей заняться завивкой ее волос, а потом сон унес ее в воздушные замки.

Часы пробили полночь, и в комнате все было тихо, когда женщина в белом неслышно обошла все кровати, поправляя здесь соскользнувшее одеяло, там съехавшую набок подушку, останавливая долгий любящий взор на всех этих спящих личиках и целуя их материнским поцелуем, равносильным благословению и молитве. Подойдя к окну, она раздвинула немного занавеску и заглянула в темноту; но в этот момент луна как раз выплыла из-под облаков и выкатила свой круглый и добродушный лик, который, казалось, шептал в тишине: «Успокойся, бедная! За облаками всегда скрывается свет!»

ГЛАВА XVI Письма