Малый дом в Оллингтоне. Том 1

Со своей стороны мы можем сказать, что трудности на его пути не были еще очень велики. Что касается Лили, ему не оставалось ни малейшей надежды, да и то сказать, его любовь к Лили была, может, не настоящая страсть, а просто одна сентиментальность. Большая часть молодых людей испытывали и испытывают подобное разочарование, которое способны переносить его без малейшего вреда своей карьере или счастью. В последующей жизни воспоминание о такой любви должно служить для них скорее блаженством, нежели чувством томительной горести. Испытавшему это разочарование представляется возможность осознать, что в те ранние годы в его душе было чувство, стыдиться которого он не имел ни малейшего повода. В случае с Лили Дейл я нисколько не жалею бедного Джона Имса. Обращаясь затем к Эмилии Ропер, думаю, что если бы Джонни имел хоть десятую долю опытности этой барышни или на четверть обладал ее наглостью, то, разумеется, он не знал бы ни малейшего затруднения! Что могла бы сделать ему Эмилия, если бы он напрямик сказал ей, что жениться на ней не намерен? Если строго судить, так он вовсе не обещал на ней жениться. В отношении к ней он решительно ничем не был связан, даже по долгу чести. По долгу чести… к такой женщине, как Эмилия Ропер! Впрочем, мужчины всегда бывают трусами перед женщинами, пока не сделаются тиранами, остаются чрезвычайно скромны и покорны, пока вдруг не столкнутся с фактом, что гораздо приятнее быть обидчиком, нежели жертвой. Впрочем, есть люди, которые никогда не выучат этого последнего урока.

Хотя причина страха была ничтожная, но бедный Джон Имс находился в величайшем страхе. Различные мелочи, имевшие связь с его глубокой горестью, мелочи, о которых даже смешно упоминать, увеличивали затруднительное положение и делали в глазах Джонни выход из этого положения совершенно невозможным. Ему нельзя было возвратиться в Лондон, не заглянув в Буртон-Кресцент, потому, собственно, что там было его платье и еще потому, что он должен был мистрис Ропер небольшую сумму денег, которой у него не оказалось бы в кармане немедленно по возвращении в Лондон. Поэтому он должен встретиться с Эмилией. Но Джон знал, что у него недостанет смелости сказать ей прямо в лицо, что он вовсе не любит ее, хотя в одно время и вынужден был признаться в любви. Самое смелое его намерение состояло только в том, чтоб написать письмо, в котором он хотел решительно отказаться от нее, и навсегда удалиться из той части города, в которой находился Буртон-Кресцент. Но как поступить ему с платьем, с долгом? Что, если Эмилия, не дождавшись письма, приедет в Гествик и заявит свои права? В состоянии ли он будет в присутствии матери объяснить, что Эмилия не имела никакого права на подобное заявление? Затруднения действительно совершенно ничтожные, но они были слишком тяжелы для бедного молодого клерка из управления сбора податей.

Читатели, пожалуй, заметят, что Джонни был чистый глупец и трус. В оправдание Джонни мы скажем, что он умел читать и понимать Шекспира. Он знал наизусть много, даже очень много стихотворений Байрона. Он был глубокий критик и писал в своем чересчур растянутом дневнике критические статьи. Он писал бегло и со смыслом, и вообще я должен сказать, что сослуживцы Джонни совсем не считали его бездарным человеком. Он знал свое дело и исполнял его едва ли не лучше тех многих людей, которые в глазах модного света представлялись более способными и образованными. Что касается трусости, то надо сказать, что Джонни счел бы за величайшее блаженство в мире запереться в комнате с Кросби, получив позволение биться с ним до тех пор, пока один из них не окажется вынужденным отказаться от своих притязаний на Лили Дейл. Нет, Джонни Имс не был трус. Он никого не боялся в целом мире – страшно боялся только Эмилии Ропер.

В грустном настроении бродил Джон Имс по заповедным лесам, окружавшим поместье лорда Де Геста. Почта отходила из Гествика в семь часов, и ему нужно было непременно решить, писать или не писать в тот день к Эмилии Ропер. Нужно было также придумать, что написать. Он сознавал необходимость хоть что-нибудь ответить на письма. Не обещать ли жениться на ней лет через десять-двенадцать? Не сказать ли ей, что он негодный человек, не способный для любви, и со всей покорностью, даже с унижением умолять ее, чтобы она его извинила? Наконец, не написать ли к ее матери, сказав ей, что в Буртон-Кресценте жить ему больше нельзя, обещать ей уплатить долг при окончательном расчете и в заключение просить о доставке его платья в управление сбора податей? А может, ему отправиться домой и смело рассказать все своей матери?