Наташа вяло ковыряла вилкой жаркое и бросала унылые взгляды в окно, за которым шел серый дождь. Напротив нее на материнских коленях сидел маленький братик и звонко стучал вилкой по тарелке, вызывая довольную улыбку на материнском же лице. Маленьким все всегда сходит с рук. Если бы Наташе вздумалось молотить приборами по дорогому итальянскому фарфору, ее бы вмиг лишили десерта. А Олежке позволялось все. Такой везучий малыш. Вот и няня его любимая была рядом, а любимую Наташину гувернантку изгнали из Измайловского особняка, словно какую-то преступницу. И самое обидное, что виновата в этом была сама Наташа. Ведь если бы она молчала, как просила Жаклин, если бы не хвастала перед матерью новой куклой, Жаклин сейчас была бы рядом и наверняка нашла бы веселое занятие для них двоих, даже в такой хмурый день.
Девочка тяжело вздохнула, удрученная собственными мыслями. Мама взглянула на нее поверх детской макушки. Она отлично понимала, о чем думает дочь. Понимала, но с утра не проронила ни слова: то ли наказывала непослушное чадо молчанием, то ли не могла подобрать нужных фраз. Наташа еще раз тяжело вздохнула.
– Пей чай, – вот и все, что смогла сказать дочери Вера.
Наташа подчеркнуто аккуратно положила рядом с тарелкой вилку – не то что шумный Олежка – и сделала глоток горячего чая. Обожгла губы, но виду не подала. Сделала еще глоток. «Вот возьму и весь рот сожгу, чтобы молчать рыбой, совсем как ты», – она мысленно послала матери угрожающие сигналы. Но Вера была слишком поглощена младшим ребенком, чтобы пытаться прочитать угрозы в прозрачных глазах дочери.
В натопленную комнату вихрем ворвался старший Измайлов и принес на одежде запах воды и ветра. Он сел на свое место во главе стола, достал из-под тарелки накрахмаленную салфетку и вытер мокрое от дождя лицо.
– Еще сорок шесть с утра, – невнятно сообщил он, не отнимая салфетку от лица. – Сорок шесть. Какой кошмар.
Его супруга замерла, словно от пощечины.
– А врачи? Что говорят врачи? – и, заметив, как муж пожал плечами, затараторила: – Следить за состоянием лошадей – их работа, за которую, к слову, они получают огромные деньги. А они разводят руками, когда за два дня умерло сто лошадей?
– Сто тридцать восемь, – севшим от усталости голосом поправил супруг. – Сто. Тридцать. Восемь, – в его глазах блеснули слезы.
Наташа, впервые увидевшая плачущего отца, сжалась, не смея пошевелиться.
– Врачи бессильны. Говорят, все поголовье заразилось какой-то неизвестной болезнью.