Мама кукол

– Все поголовье? – ахнула Вера. – И что это значит? Что все они вымрут? Не останется ни одной лошади?

Петр устало уронил голову на сложенные на столе руки.

– Мы разоримся, – дрожащим голосом прошептала Вера.

– Не разоримся, – Глава семейства вмиг преобразился: выпрямил спину, расправил плечи, в глазах не осталось и следа отчаяния. – Даже если умрет последний скакун, мы не разоримся.

Наташа невольно приосанилась, гордая за отца, которого не могло сломить ни одно испытание. Вера же, напротив, приуныла: глаза наполнились слезами, и она посильнее прижала к груди сынишку.

– Это все она, Петя, все из-за нее. Внезапный падеж скота – верный признак ведьмовской порчи. Это только начало, вот увидишь. С лошадей все только начинается. Дальше смерть будет так же массово косить детей, – она уткнулась лицом в светлые Олежкины волосы и жалобно шмыгнула носом, гася подступающие рыдания. Но вдруг притихла, подняла голову и расширенными от ужаса глазами уставилась на дочь. – Куда делась кукла?

Девочка вновь испуганно сжалась. Мама вспомнила куклу, это не к добру.

– Наташа, куда ты дела куклу? – громче и настойчивее повторила Вера.

– Выкинули, – прошептала девочка, опустив голову.

– Куда выкинули? – наливалась гневом мать, отчего Наташе хотелось сделаться меньше и незаметнее. Настал ее черед шмыгать носом.

– Вера, – вступился за дочь Петр, но его прервала Аглая, няня Олежки.

– Вера Николаевна, я ее в ручей выкинула. В городе говорят, что ведьмы воды боятся, поэтому их… ну… это… топить положено, – шепотом проговорила она, чтобы не услышали дети. – Вот я и решила, что куклу нужно тоже утопить, от греха подальше. Забрала и выбросила в ручей. Наташа не знает, где именно.

Вера перевела взгляд с няни на плачущую дочь:

– Это правда? Ты не знаешь где?

Девочка, страшась материнского гнева, закивала.

– Хорошо. Это ты правильно придумала, Аглая, – похвалила Вера няню и облегченно вздохнула, словно отступивший страх позволил наконец задышать полной грудью. Она набрала в десертную ложечку земляничное варенье, и Олежка, как птенчик, с готовностью разинул рот.

Петр же с жалостью смотрел на трясущиеся Наташины плечи, и сердце его сжималось: как же стыдно бедняжке, слез сдержать не может. Но плакала юная Измайлова не из-за обуявшего ее чувства вины за то, что именно она привела в дом зло, а от жалости: было просто варварством оставить такую красивую куклу лежать на дне холодного ручья.

Глава 15