Манаус

Они гребли в течение нескольких часов, пока Рамиро, обладавший удивительно острым слухом, не уловил шум приближающихся порогов. Быстро причалили к правому берегу и вытащили лодку из воды. Подняв ее на руки, вчетвером отнесли в заросли и спрятали там, подальше от любопытных взглядов тех, кто поплывет по реке, и тут же повесили свои гамаки. Через десять минут они уже спали, хотя сон индейца не был таким глубоким, как у остальных, он по привычке спал и одновременно прислушивался к происходящему вокруг.

На следующий день продолжили плыть вниз по Жапура, до тех пор, пока справа не увидели канал. Течение там было слабым, и канал уходил в юго-восточном направлении. Направив лодку в него, гребли, сменяя друг друга, до тех пор, пока не наступила темнота и от усталости руки уже не могли держать весла, только тогда решили поискать место для ночлега.

И так они продолжали подниматься вверх по течению в течение двух дней, пока река не обмелела настолько, что пришлось вылезти из пироги.

Тогда решено было оставить лодку и идти через лес в поисках большой Путумайо – новая цель их бесконечно долгого путешествия.

В этом лесу невозможно было определить, находились ли они все еще на территории Бразилии или уже добрались до Колумбии, поскольку понятие границы в сельве было весьма расплывчатое. Разумно было предположить, все-таки, что «Турок» никогда не осмелился бы проникнуть на территорию Колумбии – земли, на которых хозяйничал Эчеварриа – и это заставляло думать, что они все еще находятся в Бразилии, но недалеко от границы, возможно где-то внутри гигантского треугольника, образованного рекой Жапура, рекой Пуруэ и самой границей. Поэтому нужно было двигаться на юг, уходя слегка на запад, стараясь при этом держаться на той самой, не очень определенной линии, разделяющей обе страны. Это были земли, где сборщики каучука с обеих сторон старались не появляться, чтобы избежать осложнений и неприятностей со стороны властей, тех или иных.

Два дня они шли без каких-либо задержек и приключений. Каучуковые деревья попадались редко, не было вокруг ни дорог, ни тропинок каких-нибудь, ни следов индейцев, воинственно настроенных или мирных. Сельва здесь была высокая, темная и впечатляющая, а потому густые заросли внизу отсутствовали, почва была рыхлая и дурно пахла по причине гниения опадающей листвы, накапливающейся у корней деревьев в течение не одного столетия, лесной полог был настолько плотный, что солнечные лучи никогда не достигали земли.

Иногда, когда день случался безоблачным и робкий луч света осмеливался проскользнуть сквозь густую листву, лес принимал необыкновенный вид, словно они шли по гигантскому, бесконечному собору с высокими и необхватными колонами из растущих деревьев.

Время от времени попадались колонны совершенно необычного вида, в виде спирали или пружины, растянутой к самому небу – так получалось, когда лиана под названием «матапало», обвивалась вокруг другого ствола, поднималась к самой верхушке дерева и… убивала его, задушив. Со временем основное дерево сгнивало и рассыпалось, и в центре образовывалось ничем не занятое пространство, а вокруг него оставался скрученный спиралью ствол «матапало».

Дичь в этом лесу практически не водилась, и они начали испытывать голод. Рамиро питался кореньями и грибами, но его товарищи не могли есть подобную пищу – каждый раз, как они пробовали что-то похожее, то это заканчивалась отравлением. Желудок индейца привык к подобной еде с детства, но желудки белых людей отказывались переваривать такую пищу. Поэтому Рамиро чувствовал себя сильнее и очень часто уходил вперед, разыскивая более легкий путь, хотя, куда бы они не пошли, все выглядело одинаково в этой бесконечной зеленой пустыне, среди многочисленных деревянных колон.

В один из таких дней, когда приступы голода ощущались особенно сильно, а сил, наоборот, почти не осталось, индеец ушел вперед, и в это время перед ними прошел муравьед, и, как только Аркимедес и «Гринго» увидели это странное существо, то, позабыв о слабости, накинулись на него и убили ударами мачете. Тут же разложили костер, подвесили котел и, спустя несколько минут, мясо зверя уже варилось, распространяя вокруг тошнотворный запах, и вскоре превратилось в желатинообразную пасту такого мерзкого вида, что, несмотря на мучающий их голод, никто не осмелился положить ее в рот.

Разделили сваренное мясо на порции, одну оставили индейцу, но все еще продолжали пребывать в нерешительности, разглядывая мутную массу в своих тарелках. Когда Рамиро вернулся, то несколько удивился, увидев полные тарелки, но, заметив брошенную невдалеке шкуру муравьеда, кинулся к ним, выхватил тарелки из рук и выплеснул содержимое на землю, подальше, за деревья.

– Рамиро думает, что вы сошли с ума, – воскликнул он. – Муравьед – это яд, это наихудший яд во всем лесу.