Манаус

Говард и Аркимедес молчали. Они уже поняли, что происходит, и обсудили сложившуюся ситуацию, и они прекрасно осознавали, что от сказанного ими, вполне возможно, будет зависеть дальнейшая судьба этого народа. Однако и тот, и другой достаточно натерпелись от каучуковых баронов и их людей и знакомы были с их методами не по рассказам, и по собственному опыту, знали какой печальный конец ожидает индейцев, угодивших к ним в лапы.

– Война, – сказал Говард.

– Война, – повторил за ним Аркимедес. – Но война на полное уничтожение. Закройте от них ваши земли, поставьте ловушки и не позволяйте никакому белому, кто бы он ни был, ступить на ваши земли. Ничего хорошего они не принесу, откуда бы они не явились.

– Старейшины говорят, что некоторые эквадорцы относились не так уж и плохо к нашему народу, – заметил Рамиро. – Лечили больных, снабжали продовольствием в голодные годы, научили нас некоторым вещам, про которые мы ничего до этого не знали. С ними тоже нужно порвать?

– Если они намереваются продолжать так, чтобы одна нога была здесь, а другая снаружи, то никогда не решат ни одной проблемы, – заметил Аркимедес. – Все это будет продолжаться и ни к чему хорошему не приведет. Вы должны показать белому человеку, врагу или другу, что он нежеланный гость здесь. Пока они не выучатся уважать и бояться, то вы так и останетесь их жертвами.

Рамиро кивнул, соглашаясь.

– Рамиро радует, что вы думаете, как и он. Сейчас он может свободно подойти к вождям и крикнуть: война!

Он поднялся и вышел из хижины. Говард и Аркимедес смотрели на удаляющегося индейца и не понимали, что в этот самый момент отправили народ аука на битву, которая никогда не закончится; битва, в которой они замкнутся внутри себя и вернутся в Каменный Век, закроют ото всех территорию в пятьсот километров по правому берегу реки Напо, прекратят все контакты с внешним миром и отстанут в своем развитии на века, вернутся к такому состоянию, которое даже предшествовало тем далеким временам, когда на этих землях появились первые испанцы.

Спустя столетие аука продолжают вести войну, объявленную той самой ночью и в которую их ввергли жестокость и жадность перуанских каучуковых баронов.

На следующий день, рано утром Рамиро пришел известить их о решении вождей. Народ аука объявляет войну всем чужестранцам до полного уничтожения, белые ли это будут или индейцы – значения не имеет из какой страны они прибыли, к какому племени принадлежат и какую религию исповедуют. Народ аука больше не будет уважать ничего, кроме жизни самих аука, и у них, их друзей, имеется в распоряжении три дня, чтобы покинуть земли племени и пересечь Напо, и это исключение было сделано в отношении них лишь из уважения перед Рамиро.

Рамиро попросили стать каудильо всех воинов, и в этом качестве он должен был начать борьбу и, одновременно, с этого самого момента прервать дружеские отношения с белыми людьми.

– Рамиро опечален, – произнес на прощание индеец. – Но теперь он должен слушать, что ему говорят вожди, и не думать ни о чем другом, кроме как о своем народе. Вам дадут пирогу и еду. Через два дня, если идти вверх по течению Курарай, доберетесь до сожженной деревни, оттуда по тропе дойдете до Напо, и это не займет много времени, потом до Тены. Там будете в безопасности. Мои люди рассказывают, что повсюду ходят люди Араньи. Через три дня мы начнем убивать их, где бы они не находились. Когда я отдам этот приказ, не заходите на земли аука, потому что я ничем уже не смогу вам помочь.

Он развернулся и быстро вышел из хижины, словно не хотел прощаться с ними. Говард и Аркимедес переглянулись смущенно, пожали плечами и начали спешно собирать вещи. Аркимедес пошел к Клаудии, сообщил, что они уходят немедленно, и попросил приготовиться. Девушка показала жестом, что у нее все необходимое собрано и, спустя несколько минут, они уже были готовы продолжить путь.

Около хижины их ожидали трое индейцев. Не проронив ни слова, они повели их по тайной тропе до берега Курарай. Из кустов вытащили спрятанную там пирогу, спустили ее на воду и положили на дно все, что принесли с собой. Потом развернулись и также молча исчезли в чаще.

Клаудия, Говард и «Северянин» остались втроем на берегу реки, и хотя у них была провизия, и они приблизительно знали направление, в котором нужно двигаться, но сейчас Рамиро рядом с ними не было, молчаливая фигура индейца не стояла на том же берегу, и у всех троих возникло тяжелое чувство незащищенности. И только теперь они поняли, что потеряли не просто товарища, прошедшего с ними все испытания, но и друга, и осознали, насколько он был им необходим.

Без происшествий и каких-нибудь проблем добрались до разрушенной деревни к вечеру второго дня, провели ночь под крышей частично уцелевшей хижины, что пока еще не обвалилась и держалась на честном слове, а рано утром за деревней нашли единственную широкую тропу и продолжили путь.