Манаус

Но Аркимедес не желал отказываться от идеи плавучих домов и интересовался любыми деревьями, что могли бы послужить для этих целей. Потребовалось бы свалить огромные стволы, очистить их от сучьев, распилить и соединить между собой. Работа тяжелая, но выполнимая при обычных обстоятельствах, но не тогда, когда уровень воды достигал двух и более метров.

Аркимедес начал нервничать.

– Придется, все-таки, как-то это сделать и мы либо поплывем, как те дикари, либо окончим наше существование в кишках пираний.

Клаудия, также присутствовавшая на том собрании, как всегда молчала, но потом, неожиданно для всех встала, вышла на середину и жестом показала, чтобы последовали за ней на крыльцо. Там подняла один из каучуковых шаров и без каких-либо объяснений швырнула его в воду. Шар упал с громким всплеском, закачался на поверхности, и течение понесло его прочь, по пути он столкнулся с одним из деревьев, крутясь, обошел ствол и скрылся в чаще за пеленой дождя.

– Понял, – недовольным голосом пробурчал «Северянин». – Мы идиоты, и нам даже в голову не пришло использовать каучук, чтобы плыть на нем. Но могла бы просто сказать и обойтись без этого представления. Мне уже начинает надоедать эта глупая мания не разговаривать.

Клаудия внимательно взглянула на него, словно была удивлена. Несколько мгновений стояла в нерешительности, не зная как поступить, и можно было бы сказать, что готова была расплакаться.

Аркимедес отвернулся и пошел внутрь склада. Все, кроме Говарда, последовали за ним. Клаудия обернулась к нему, и во взгляде ее читался немой вопрос, который «Гринго», как показалось, понял.

– Он изменился. Теперь он командует и потому нужно проявлять уважение, – объяснил он.

Он хотел было также вернуться на склад, но Клаудия удержала его:

– Ты тоже устал от меня?

Американец замер, обернулся и несколько мгновений пристально смотрел на нее. Во взгляде его читалось сочувствие и, обращаясь к ней, он словно бы говорил с маленькой девочкой:

– Нет, совсем не устал. И он тоже не устал.

Аркимедес отдал распоряжение, чтобы большие шары каучука были насажены на длинные и заостренные колья, как это делают с колбасами, когда их насаживают на шампуры, которые затем разместили под одной из хижин. После этого у хижины подпили столбы, на которых она стояла. Весь лагерь с интересом следил за экспериментом и когда хижина, покачиваясь на волнах, поплыла, то со всех сторон послышались громкие аплодисменты. Система работала, а в хранилищах было достаточно каучука, чтобы спустить на воду восемь или десять хижин, в которых могли бы поместиться все, правда при несколько стесненных обстоятельствах.

Сборщики каучука хоть и понимали, что таким образом спасают свою жизнь, но все же у многих сердце сжималось при виде, как каучук, который стоил им стольких сил, обшарить прибрежную сельву, и составлял целое состояние, превратился во всего лишь простые поплавки. Утешала их лишь одна мысль, что все равно они не смогли бы взять его с собой, и возможно в последнее мгновение Аркимедес приказал бы сжечь все.

По мере того, как хижины спускали на воду, их отводили в спокойную заводь под прикрытие высоких деревьев, подальше от основного русла и от возможных резких подъемов воды. Собрав все бредни, какие были в лагере, Аркимедес приказал соорудить из них одну длинную сеть и растянуть ее между двух деревьев, и каждое утро из ее ячеек вынимали достаточно рыбы, чтобы прокормить, более и менее сносно, всех в лагере.

А в последующую неделю, словно поняв, что победить упрямых людишек не получится и в своем плавучем лагере они смогут пережить все, что не произойдет, дождь взял и прекратился. Произошло это самым неожиданным образом, точно также как и началось, в полночь, и люди, убаюканные непрерывным шумом падающей воды, проснулись и испуганно начали прислушиваться к непривычной тишине, нарушаемой лишь время от времени шумом, возникающим на поверхности реки. Высунувшись из окон и дверей, они смогли разглядеть рваные облака, стремительно уплывающие на юг, и на их месте появилось небо со множеством необыкновенно ярких звезд.

Утром сельва наполнилась криками множества птиц, возвращающихся на привычные им места, а два попугая уселись на крыше самой большой из плавучих хижин и оставались там до тех пор, пока люди не поднялись туда и не разложили под лучами столь долгожданного солнца свою одежду, мокрую и дурно пахнущую.