Манхэттенский проект. Теория города

Есть несколько других способов объяснить это ключевое понятие в мысли Беньямина. Мирское озарение часто включает практики наслаждений вместо аскезы. Свет имеет тенденцию исходить не от того, на что общество смотрит с уважением и что освящено, а именно от того, чем оно пренебрегает или что отбрасывает. В то время как священное озарение пытается открыть врата в другой мир, мирское озарение пытается открыть наш разум для другой жизни. В то время как религиозное озарение гелиотропно, заставляя все живые существа расти в направлении единственного источника света, мирское озарение ризоматично, поскольку оно поощряет множество побегов и стимулирует корни развиваться под землей во всех направлениях. Теперь становится очевидным, что одно из лучших мирских озарений может настичь того, кто сочтет за труд чтение самого проекта Пассажи.

Чтобы понять, что изменилось в подходе Беньямина к этому вопросу, когда он стал заниматься Манхэттенским проектом, не потребуется помощи фармаколога. Нужно только немного понимания базовой социологии и литературной проницательности. Подумайте в этом контексте о таком человеке, как Генри Джеймс, который был убежден, что «характер теряется в количестве»[441], который получал «почти от любого случайного видения больше впечатлений, чем был способен осознать»[442]. Бесконечная суматоха, вызванная массами, живущими в Нью-Йорке XX века, – эта «невероятная многость»[443], как назвал это его брат Уильям, – воспринималась поэтому Генри как смертельная Сахара, как место, где его тонкие искусства мирских озарений и запутанных наблюдений не имели шансов на выживание. Однако у среднего жителя Нью-Йорка XX века по прочтении романов Джеймса может возникнуть предположение, что этот человек был под кайфом.

Это обретает смысл, когда мы понимаем, что Джеймс не хотел или не мог принять мироощущение, которое он считал искусственным, измененным состоянием сознания. Это мироощущение было тем, что Георг Зиммель, один из учителей Беньямина, назвал городской пресыщенностью или «блазированностью» – urban blasé, которую он определил как «притупленность восприятия различия вещей»[444]. Это не означает, что средний житель Нью-Йорка XX века думает, что, скажем, важный иностранный политик, кортеж которого только что проехал мимо него, направляясь на заседание ООН, идентичен сумасшедшему бездомному, размахивающему руками на углу. Нервные окончания городского жителя не онемели и не истощены, но, напротив, очень восприимчивы и постоянно настороже не только к осязаемым различиям между важным политиком и безумным бродягой, но и к малейшим различиям, к которым иногородние могут быть невосприимчивы (фасон куртки, пристальный взгляд, уличный запах). Городские жители не только очень хорошо осознают, что всё различается между собой, но и считают, что почти ничто не должно вызывать ни волнения, ни тревоги, не говоря уже о литературном воплощении.

Если Джеймс испытывал передозировку города, то Зиммель кайфовал от его паров. Узнав об этом двойственном наблюдении в то время, когда его жизнь в Нью-Йорке только начинала обретать форму, Беньямин понял, что гашиш может быть лишь воротами к гораздо более глубокому или более темному опыту, подпитываемому героином. В преклонном возрасте он был или достаточно робок, или достаточно мудр, чтобы не решиться самостоятельно проводить необходимые полевые работы. Вместо того чтобы вырабатывать зависимость в качестве потребителя, он решил разработать теорию в качестве ученого, теорию, описывающую то, что он считал определяющим наркотиком Нью-Йорка XX века.

Следует признать, что встречи Беньямина с героиновой культурой были разнесены во времени и не так уж часты. Основными источниками информации по этому вопросу стали для него несколько книг: Джанки Уильяма Берроуза и в меньшей степени Дневники баскетболиста Джима Кэрролла. Пожелтевшие и истрепанные копии этих изданий в бумажных обложках из Публичной библиотеки содержат многочисленные пометки, сделанные рукой Беньямина. Его размышления о героине, таким образом, едва ли можно считать поучительными для тех, кто серьезно интересуется этой темой. Тем не менее им по-прежнему необходимо уделить хотя бы минимум внимания в этой короткой главе из-за той разрушительной силы, которую они оказали на развитие его собственного мышления.

Если кратко резюмировать его изыскания, Беньямин утверждает, что пристрастие к героину дает наркоману вводный урок того, что он называет профанной тьмой. Эта не слишком остроумная игра слов эффектно подчеркивает тот факт, что наркоман не вдохновлен, что он не среди просветленных. Дело не в том, что он может видеть что-то, чего не могут другие. Дело в том, что он не может видеть чего-то, чего другие не могут не видеть, и что это что-то и есть то, что мы называем светом.