Манхэттенский проект. Теория города

Те удары жизни, которые становятся драматической кульминацией процесса, страшные, неожиданные удары, наносимые извне (или так кажется, что извне), – те, о которых помнишь, те, на которые сваливаешь все неудачи, те, на которые сетуешь друзьям в минуты душевной слабости, – такие удары и их последствия осознаются не сразу. Бывают и другие удары, изнутри, и их ощущаешь только тогда, когда ничего уже нельзя поправить, когда ты вдруг постигаешь с непреложностью, что в каком-то смысле прежнего тебя не стало. Распад первого рода представляется быстрым, а второй идет почти незаметно, но осознаешь его потом как нечто внезапное[465].

Всё было бы намного проще, если бы этот слом был результатом воздействия внешних сил либо означал бы просто смерть. Но Фицджеральд рассматривает это крушение как то, что определяет жизнь как таковую. Катастрофа не формирует мою жизнь, а деформирует ее, как в романе антивоспитания. Удар за ударом, она разрушает все ценности и смыслы, которые были у меня в жизни. Но я почему-то продолжаю существовать, как треснувшая тарелка в буфете, которую не решаются выбросить на помойку.

Согласно Фицджеральду, это крушение и составляет истинный смысл и ценность нашего существования. Жизнь похожа на ресторан, где почти каждому приносят не то блюдо, которое он заказал. Фицджеральд добавляет еще одну кулинарную аллегорию, заимствованную из Евангелий: одно дело воображать, что всё, что мы едим, совершенно безвкусно, потому что в него не положили ни щепотки соли. И совсем другое – представить, что сама соль потеряла свой вкус, так что даже надежда на то, что что-либо когда-либо будет соленым, становится невозможной. Крушение означает, что сама жизнь безжизненна, как безвкусна эта соль, на которую наложено проклятие.

Несмотря на то что в жизни американцев не бывает вторых актов, Фицджеральд предсказывает, что «для Нью-Йорка времен бума второй акт всё-таки наступил». Когда сборник Крушение был опубликован в 1945 году, через пять лет после смерти автора, его автобиографические эссе вызвали отторжение у города, празднующего победоносное окончание Второй мировой войны. Тем не менее некоторые дальновидные жители Нью-Йорка, такие как Беньямин, вскоре поняли, что окончание войны стало переломным моментом, когда по всему городу начали проявляться небольшие разломы.

Медленный распад, который начался примерно после 1945 года, прекратился только после смерти Беньямина, в конце 1980-х годов. С тех пор возникло неуловимое ощущение, что Нью-Йорк медленно встает на ноги. Как будто город действительно получил свой обещанный второй акт. Даже трагедия 2001 года не смогла положить конец изысканным приемам в садах богачей в районе Восточных Шестидесятых улиц, которые Фицджеральд помнил со своих первых головокружительных нью-йоркских дней. Тем не менее все города, процветающие или находящиеся в упадке, сокрушают жизни своих обитателей. Представлять себе город – значит представлять себе разбитую жизнь.

Глава 36. Самый день

Это краткое дополнение к предыдущей главе можно начать с замечания, что Фицджеральд рассказывает о городе извне. Он тот типичный «молодой мальчик, приехавший из небольшого городка в Кукурузном поясе, с рукописью в чемодане и с болью в сердце», описанный Элвином Бруксом Уайтом типаж будущего горожанина, который «заключает Нью-Йорк в объятия в искреннем волнении первой любви», впитывает его «свежим взглядом авантюриста», а затем «начинает генерировать свет и тепло, затмевая собой Consolidated Edison Company»[466].

Джером Дэвид Сэлинджер, напротив, рассказывает о городе изнутри. Он использует свое манхэттенское детство в качестве сырого материала для описания молодых жителей Нью-Йорка, которые населяют множество написанных им рассказов, опубликованных до того, как он уединился в Нью-Гэмпшире.