Манхэттенский проект. Теория города

Сэлинджера не интересуют городские нарративы, пропитанные мотивами возрождения и загробной жизни, второго пришествия и второго акта, земель обетованных и Новых Иерусалимов. Его город – не злой рок, поджидающий приезжего триумфатора, а ловушка, из которой нужно выбраться, где почти все обманывают, где «всё, что они делают, всё это до того – не знаю, как сказать – не то чтобы неправильно, или даже скверно, или глупо – вовсе нет. Но всё до того мелко, бессмысленно и так уныло»[467]. Это, однако, не меняет того факта, что остров Манхэттен остается географическим якорем его произведений. Это единственное место, которое ощущается реальным. Это место, где его блестящие, но проблемные персонажи проводят годы своего становления. Это также место, куда они часто возвращаются, хотя и не испытывая ни малейшей искры очарования.

В английском языке слово naive (наивный) связано со словом native (местный житель, туземец), и оба являются родственниками слова nation – нация, государство. Тем не менее во вселенной Сэлинджера наивность – это то, с чем его коренные жители Нью-Йорка совершенно незнакомы даже в детстве. Вспомним 16-й день Хэпворта 1924 года[468], последний опубликованный им рассказ. Это история в форме письма, написанного из летнего лагеря Сеймуром Глассом, семилетним вундеркиндом, который демонстрирует уровни интеллекта и зрелости, которые кажутся скорее необычными и пугающими, чем удивительными. Письмо настолько изощренное и длинное, что заняло целый номер журнала New Yorker[469]. Это самая радикальная попытка Сэлинджера сделать то, что кажется теологически невозможным: представить себе жизнь, которая питается от Древа познания, но остается невинной.

Жизнь молодых персонажей Сэлинджера, многие из которых являются героями его семейной саги о Глассах, может быть не слишком счастливой. Но все они исключительно живые. Их отношение к городу вряд ли можно назвать пресыщением. Они не десенсибилизированы, а скорее гиперсенсибилизированы нью-йоркской роскошью. Это не жизнь хорошо защищенных от внешних невзгод детей пригородов, не жизнь наивных туземцев. Лишенные наивности местные уроженцы Сэлинджера с самого раннего возраста были выставлены под беспощадное око общественности. Семь детей Глассов были звездами радиопередачи Это мудрое дитя (намек на Телемаха, сына Пенелопы, выражавшего сомнения по поводу того, что Одиссей действительно его отец). Поэтому Беньямин предполагает, что если бы братья и сестры семьи Джеймс (не только Уильям и Генри, но также Элис, Боб и Уилки) росли в Нью-Йорке XX века, а не в более упорядоченном городе XIX века, они, вероятно, закончили бы как члены семьи Гласс.

Открытость, вовлеченность и интенсивность, с которой персонажи Сэлинджера воспринимают свое окружение, а также свое собственное существование, просто завораживают. Тем не менее это очевидно столь же саморазрушительно. Если психическое здоровье требует определенного уровня умственной депривации, они скорее сойдут с ума, чем отстранятся. Они не треснут, как тарелки, а скорее разобьются, как бокалы. Самый день для банабульки[470] Сэлинджера (так же как и Первое мая[471] Фицджеральда) завершается тем, что главный герой, тот самый Сеймур Гласс (несчастный мальчик из летнего лагеря Хэпворт), который дожил до тридцатилетия, внезапно стреляет себе в голову.

Сеймур является примером человека, «не лишенного, а скорее пресыщенного радостями жизни»[472]. Он своего рода «параноик наоборот»[473], постоянно подозревающий, что окружающие вступают в сговор, чтобы сделать его счастливым. Мы должны отметить это, прежде чем упомянуть обвинение Альфреда Казина в том, что Сэлинджер зациклен на людях, «которые были освобождены нашим обществом, чтобы думать о себе как о бесконечно чувствительных, духовно одиноких, одаренных, чьи страдания заключаются в сужении их кругозора до копания в себе, в потере всякого интереса и внимания к окружающему их обществу, которое, по их мнению, они понимают даже слишком хорошо, в иссякшей надежде, доверии и умении удивляться великому миру вокруг»[474].

Благосклонный читатель мог бы сказать, что не по годам развитые персонажи Сэлинджера страдают не потому, что поглощены собой, а потому, что они поглощены окружающей средой; потому что они пленены миром; потому что они наслаждаются изобилием городской жизни, вбирая ее в себя, не фильтруя ее, не скрывая и почти ничего не утаивая, и по этой причине они не могут защитить свою хрупкую сущность. Беньямин предполагает, что это также может объяснить, почему Сэлинджер решил покинуть город на самом пике своей писательской славы. Для Сэлинджера Нью-Йорк был банановой ловушкой, в которую заплывает рыбка-бананка, где она может съесть столько банановой приманки, что застрянет, пытаясь выбраться назад, заболеет банановой лихорадкой и умрет.

Глава 37. Теория бездомности