Манхэттенский проект. Теория города

Современное государство – это политическая машина, работа которой состоит в постоянном управлении огромным количеством людей и периодическом удалении ненужных «отбросов». Исключенные индивидуумы, оказавшиеся в затруднительном положении, не могут рассчитывать на защиту закона или на реализацию ими прав, которые обычные граждане считают само собой разумеющимися. В 1930-х годах сам Беньямин был переведен в статус отбросов общества принятым в Германии законом «О защите германской крови и германской чести». К счастью, он лишь ограниченно непосредственно соприкоснулся с сетью гетто и лагерей, в которые были загнаны миллионы других. Там он встретил бы тех людей, которые были лишены своего политического существования самыми радикальными способами, которые только можно себе представить. Эти голые жизни, ценность которых была сведена к нулю, обнажают истинный ужас современной политики.

Подобным же образом на протяжении всего XX века работа экономической системы вела к вытеснению больших масс людей, признанных бесполезными, на периферию существования. У этих людей было мало шансов стать чем-то большим, чем сырьем для капиталистической машины. Они были и остаются одноразовым расходным материалом. Крупные города, двигатели экономического роста, пытались справиться со своими растущими трущобами, бидонвилями или гетто, возводя огромные муниципальные жилые комплексы. Можно сказать, сделав, конечно, все необходимые оговорки, что логика, которая когда-то заставляла прогрессивных политиков и архитекторов модерна рассматривать эти унылые жилищные проекты как рациональное лекарство от городского упадка, не слишком отличалась от логики, которая делала лагеря смерти похожими на более передовое и эффективное решение еврейской проблемы, чем хаотичные гетто начала Второй мировой войны. Слишком многие проекты государственного жилья, если очистить их от нескольких слоев моралистической и технократической благотворительной болтовни, не смогут скрывать того факта, что они были задуманы как социальные концентрационные лагеря.

Изучая городской экономический спектр, который простирается от роскоши до нищеты, Беньямин фокусируется на тех, кто действительно достиг дна. Он ищет тех обитателей города, кто оторван от своего экономического существования в самой радикальной форме, какую только можно вообразить, те предельные случаи, для которых даже государственное жилье считалось бы воплощением мечты. На сцену выходит бездомный, единственная фигура, которая заслуживает того, чтобы называться главным героем Манхэттенского проекта.

Беженец является политическим бездомным, потому что у него нет родины или нет доступа к ней. Лагерь беженцев – это пространство, предназначенное для содержания тех аномалий, которые не соответствуют определению человека как homo politicus, принятому в западной традиции, точно так же как приют для бездомных – это место, предназначенное для контроля тех социальных аберраций, которые не соответствуют определению человека как homo economicus. Эти архитектонические вместилища для тех, кто самим своим существом ставит под сомнение идею, что все люди в равной степени и в полной мере являются как политическими, так и экономическими животными, представляют собой не просто практический способ быстрого решения насущных проблем. Именно они позволяют этой лживой идее увековечивать себя.

Общество модерна иногда ищет способы позаботиться о лишних индивидах, исключенных из политической и экономической систем. Раньше общество просто списывало их со счетов. Беньямин читал у Маркса о том, что в Англии XVI века Генрих VIII приказал просто повесить семьдесят две тысячи бродяг. После колонизации Северной Америки многие британские бродяги смогли избежать жестокого наказания за преступление, которого они не совершали, согласившись на отправку в Нью-Йорк. Беньямин, несомненно, знал, что в Париже конца XIX века «от трети до половины всех арестованных составляли те, кто подпадал под действие законов о бродяжничестве»[475]. Он также цитирует несколько вырезок из New York Times о различных мерах борьбы с бездомными, предпринимавшихся в 1980-х годах. Хотя к моменту его смерти окончательного решения проблемы бездомных не было видно даже на горизонте, сама возможность подобного наполняла его хорошо понятным страхом.