Манхэттенский проект. Теория города

Беньямин не пытался успокоить себя тем, что постоянные колебания общества между двумя покровительственными жестами по отношению к бездомным – включением и исключением, между пристальным взглядом на проблему и отведением глаз от нее – могут когда-либо прекратиться. На кону для него было другое. Он предпочитает рассматривать бездомного как историческую фигуру, требующую теоретического осмысления, а не как социальную проблему, требующую практического решения. Двигаясь по следам своего первоначального подхода к фланеру, бесцельно прогуливавшемуся по улицам Парижа, он попытался рассуждать о бездомности как об идеальном типе нью-йоркской жизни. Он осознавал, что бездомные были его ключом к расшифровке важнейшего сегмента в ДНК не только города, но и современности.

Его подход основан на его собственном наблюдении, которое он впервые сформулировал в 1920-х годах, о том, что живучесть нищих «у нас под самым носом так же оправданна, как неотступность ученого перед трудным текстом»[476]. В Пассажах фланер берет на себя роль ученого, скрупулезно «читающего» улицы Парижа, как если бы они были стихами из священного манускрипта.

Однако в Манхэттенском проекте нищий и бездомный не выглядят как некто, занимающийся внимательным чтением города. Их живучесть, их скрупулезность направлены на нас.

Бродить по городским улицам, погрузившись в задумчивость, или прогуливаться, воспринимая всё, что достигает ваших органов чувств, – это в некотором роде право на привилегированный опыт. Трудно быть фланером, когда вы куда-то спешите или когда что-то занимает ваши мысли. Но самое главное, для большинства из нас в конце подобной прогулки где-нибудь должен быть дом, в который можно зайти, пусть даже просто диван или кушетка в квартире друга, на которую мы можем рухнуть в конце нашего путешествия. Восприятие города бездомным, таким образом, должно выглядеть радикально другим в том числе еще и потому, что в Нью-Йорке есть что-то, что мешает большинству людей смотреть на город глазами фланера.

Думая о Берлине, Беньямин пишет о важности потерять себя в собственном городе, потому что только тогда «вывески и таблички с названиями улиц, прохожие, крыши, киоски и бары ‹…› разговаривают со странником, как веточка, ломающаяся у него под ногами в лесу, как удивительный крик выпи где-то вдалеке, как внезапная тишина поляны с лилией, выросшей прямо посредине»[477]. Но благодаря тому, что Нью-Йорк размечен сеткой улиц, заблудиться там по-настоящему намного сложнее. Романтическое восприятие городов молодым Беньямином устарело из-за пронумерованных улиц и проспектов, пересекающихся под углом девяносто градусов. Его нью-йоркские прогулки если и были опасны, то в основном скорее из-за риска неминуемого ограбления, нежели из-за потери ориентации в городе.

Пешеходы редко чувствуют себя как дома на улицах Нью-Йорка, по крайней мере, не так, как мог это ощущать фланер, над которым смыкались кроны парижских бульваров и прозрачные крыши пассажей, как если бы они были его личной гостиной. Но поскольку мы пытаемся заменить этого персонажа парижского периода его символическим нью-йоркским наследником, мы должны сохранять наш подход к бездомному человеку как к истинному жителю улицы, как к фигуре, которая может лучше всего свидетельствовать о неархитектоническом городе, о городе, лишенном внутреннего мира, даже если нам редко удается на самом деле услышать его свидетельства. Здесь у нас сохраняется понятное искушение взять целиком опыт фланера XIX века и привить его Нью-Йорку XX века. Вот одна из таких попыток, взятая из Нью-Йоркской трилогии Пола Остера, которую Беньямин цитирует полностью: