Манхэттенский проект. Теория города

Пародия неотделима от рэпа (Беньямин даже пишет в одном месте раподия, хотя, возможно, это просто описка). Это верно не только в этимологическом смысле «читать рэп вместе с песней, а не петь, следуя мелодии», но и в современном смысле пародии. Рэп-песни часто представляют собой пастиш, подделку, апроприацию или цитирование чужих музыкальных материалов, извлеченных из разных источников (сначала это были диджеи, проигрывающие виниловые пластинки, а затем продюсеры, использующие цифровые семплеры), что является одним из распространенных способов определения пародии. Рэперы – самые гордые старьевщики. Более того, некоторые рэперы пропагандируют и демонстрируют столь зацикленный на самих себя образ жизни, что они ответственны за некоторые из самых изощренных примеров самопародии на нашей памяти. Двойное самосознание, которое У. Э. Б. Дюбуа определяет как способность смотреть «на себя глазами других»[531], играет ключевую роль в рэп-игре.

Некоторые настолько ошеломлены рэпом, что подходят к нему серьезно, судят о жанре в соответствии с традиционными категориями аутентичности, а неоднозначный имидж или поведение артиста воспринимают как проявление искренности. Тем не менее мы всё же должны различать пародию и вымысел. Художественная литература ставит под вопрос реальность своего объекта. В пародии объект слишком реален, «невыносимо реален»[532], поэтому его приходится держать на пародийной дистанции. Чтобы быть настоящей, реальность должна быть на расстоянии вытянутой руки.

Глава 40. Секс и философия

«Из всех когда-либо живших знаменитых людей, – признавался Вуди Аллен, – я больше всего хотел бы быть Сократом. Не только потому, что он был великим мыслителем, но и потому, что я, как известно, тоже могу предложить достаточно глубоких идей, хотя мои неизменно вращаются вокруг шведских стюардесс и пушистых наручников»[533]. Вселенной Аллена правят две силы, пути которых редко пересекаются в западной культуре. Метафизика и плоть, смыслы и стоны, философствование и промискуитет: его неразрывная связь с обоими предполагает, что ни полное удовлетворение, ни полная аскеза не являются для него вариантом решения проблемы. Он не может отпустить ни ту ни другую свою навязчивую идею, несмотря на или из-за неспособности получить то, что ищет. Иногда они опасно смешиваются, как, например, в Шлюхе из Менсы[534], рассказе о женатом мужчине, который платит молодым женщинам, только что окончившим Вассар-колледж, за то, чтобы они тайно занимались с ним обменом абстрактными идеями, а не телесными жидкостями.

Этот бесплодный поиск окончательного ответа и наивысшего удовлетворения бесконечно требователен. Притом он морально сомнителен и комично инфантилен. Трудно сохранять серьезное выражение лица, думая об Аллене (человеке) или Вуди (его персонаже) как об объекте (интеллектуального) благоговения или объекте (сексуального) желания. Почему это фото, на котором он переходит улицу в Нью-Йорке в сопровождении высокой черной женщины с пышной африканской прической, в короткой юбке, кажется настолько неправдоподобным? Они вместе или фотограф просто подловил момент, когда они шли рядом? Если сексуальность Аллена иногда вызывает смущение, его философия почти всегда сбивает с толку. О его личной жизни в двух словах: «Я был участником очень удачного эксперимента по оральной контрацепции. Две недели назад я уговаривал девушку переспать со мной, и она ответила отказом»[535]. И так же кратко о его теоретизированиях: «Нет никаких сомнений в том, что невидимый мир существует. Проблема в том, как далеко это от центра города и во сколько он закрывается?»[536] В конечном итоге шутка заключается в неизбежной бессмысленности философии и бессмысленной неизбежности сексуальности.

Один из поклонников Аллена, заинтригованный возможностью развить эту мысль в главу своей книги, встретился с режиссером за чашечкой кофе в кафетерии Верхнего Вест-Сайда. Мы публикуем стенограмму этого интервью с Алланом Стюартом Конигсбергом (он же Вуди Аллен), взятого Вальтером Бенедиктом Шёнфлис-Беньямином (он же Чарльз Розман), которое состоялось в 1985 году. Шандор Нидлман, отставной профессор Колумбийского университета, который организовал эту встречу и сделал записи, поставил условие, что следующий текст может быть «опубликован после смерти интервьюируемого или после его смерти, в зависимости от того, что наступит раньше».