Манхэттенский проект. Теория города

Одна из самых поразительных страниц в рукописи Беньямина состоит из одного-единственного предложения, написанного снова и снова его едва поддающимся расшифровке мелким почерком, напоминая те работы мелом на доске, которые задают в наказание непослушным ученикам, оставленным в школе после уроков. Это предложение – «Для философа идеи лишь в вещах»[580] – является отсылкой к идентичному утверждению Уильямса о задаче поэта. Иными словами, мысль, пытающаяся выйти за пределы реального города – этого сложнейшего созвездия вещей, когда-либо созданных человечеством, – неуместна и провинциальна. Теории нельзя навязать городскому ландшафту извне. Они должны каким-то образом исходить из него самого. Применив другую формулировку Уильямса, мы могли бы сказать, что философ «не позволяет себе выйти за пределы мысли, которая должна быть обнаружена в том, с чем он имеет дело»[581]. Идеи существуют не вокруг вещей, а в них самих. Идеи не могут быть абстрагированы от вещей, точно так же как мы не можем извлечь душу из тела и при этом сохранить и то и другое живым. «Порядок и связь идей те же, – утверждает Спиноза, – что порядок и связь вещей»[582].

Конечно, вещи, о которых идет речь, являются не только объектами, вроде зданий и мостов. Стихотворение – это вещь. Фотография тоже вещь. Это не просто мимесис вещей. Всё, что Беньямин обнаружил в библиотечных архивах, – были конкретные вещи, неотъемлемые элементы Нью-Йорка, и в каждой из этих вещей он нашел особую идею. Когда все эти идеи выкристаллизовывались в его Манхэттенском проекте, они начинали походить на тысячи маленьких зеркал, приклеенных к стене. Перед этой стеной стояла жизнь. Хотя она была жизнью города, а не Беньямина, философ сам превратился в преломленное и фрагментарное отражение этой городской жизни.

За полвека до того, как Уильямс написал Патерсон, Эдмунд Гуссерль уже называл свою философскую работу попыткой вернуться назад «к самим вещам»[583]. Он посвятил свою мысль скрупулезному анализу своих мельчайших впечатлений от мира, в котором он жил, или жизненного мира, как он в конце концов стал его называть. Но в то время как Гуссерль, подобно Прусту, настраивался на свои внутренние переживания, на свой поток сознания, Уильямс и Беньямин настраивались на существование как таковое, на бытие, на вещи. Они отдавались этому безоговорочно, почти уступив ошеломляющему многообразию и подробности внешнего мира, к которому философы, начиная с Декарта, предостерегали нас относиться с крайней осторожностью. «То, что глубоко очаровывало Беньямина, – соглашается Арендт, – никогда не было идеей, а всегда было явлением»[584].

Нет никаких идей, кроме как в вещах или, по крайней мере, в том, как эти вещи предстают перед нами. Метафизическое предположение о том, что самые высокие идеи касаются самых абстрактных вещей, перевернуто у Беньямина, чьи самые ранние философские тексты предполагают, что отношения между идеями и вещами подобны отношениям между созвездиями и звездами. Вещи окружают нас, куда бы мы ни пошли, хотя в современной городской среде их множественность, разнообразие и крайняя искусственность квантовым скачком превосходят ту плотность вещей, которую люди когда-либо доселе знали. Вдохновленный Уильямсом, Беньямин показывает нам, как открыться этим вещам, не владея ими, как принять их в себя, не превращая в фетиш, и как превратить заложенные в них идеи в топографию полностью городского и современного разума. Конечная цель состоит, таким образом, не в том, чтобы быть в городе, а в том, чтобы, как бы странно это ни звучало, быть городом, позволять ему воздействовать на нас – без страха и угрызений – до такой степени, чтобы мы становились им, а не ожидали, чтобы он стал более похожим на нас.

Археологи могут даже по небольшой части предмета, например обломку обожженной глины или обрывку нити, реконструировать артефакт целиком, будь то кувшин или ожерелье. Они также умеют реконструировать из этих объектов культуру или форму жизни. Даже идеи можно вывести из покрытых веками забвения обломков того, что люди оставляют после себя. Однако современные объекты также стараются привлечь наше внимание. Именно с этой точки зрения работа Беньямина как городского археолога имеет смысл.