Манхэттенский проект. Теория города

Сегодня мы находимся не в начале и не в конце, а где-то в середине этого судьбоносного процесса в истории человечества, который преобразовывает форму человеческой жизни самым глубочайшим образом, какой только можно вообразить. Это верно не только в привилегированных уголках западного мира, но практически везде. Если есть некое одно свойство, которое может эффективно охарактеризовать современный мир, то это именно оно. Прочие попытки говорить о современности в терминах секуляризации или рационализации, капитализма или индивидуализма, национального государства или технологических инноваций рано или поздно обнаруживают свою ограниченную объяснительную силу.

Очень вероятно, что будущие историки назовут наше время не эпохой модерна (от латинского «modo» – «сейчас»), а эпохой городов. Современная революция – это прежде всего урбанистическая революция, и она еще даже близко не подошла к своей последней фазе. С этой точки зрения Манхэттенский проект можно рассматривать как case study по урбанизации, в котором Нью-Йорк XX века рассматривается как парадигма феномена, происхождение и судьба которого лежат в других местах (в Лондоне и Париже в XIX веке, в Шанхае и Мумбаи в XXI, и, возможно, не так уж долго осталось до того, как они будут в Лагосе и Киншасе). Когда Беньямин говорит об урбанистической революции, можно с уверенностью сказать, что он не имеет в виду работу археолога Гордона Чайлда, который первым ввел этот термин для описания создания древних городов как решающего этапа в развитии цивилизации. Скорее всего, Беньямин вдохновлен работой философа Анри Лефевра, который применяет тот же термин к нашим современным условиям. Поступая таким образом, Лефевр хочет переписать обычный нарратив исторического материализма, который предполагает, что промышленная революция должна считаться определяющим событием современности.

Индустриальное общество не следует отождествлять с городским обществом. Скорее всего, вы живете в большом городе или недалеко от него и ни вы, ни большинство ваших знакомых не работаете на заводе. Например, Нью-Йорк, который до сих пор остается сосредоточением мировой власти, сегодня считается постиндустриальным городом, управляемым обществом потребления, которое зарабатывает свой хлеб (и пирожные) за счет нематериального производства. Мы должны помнить, что город претерпевал эту метаморфозу как раз в то время, когда Беньямин писал свой Манхэттенский проект. После более чем столетия лихорадочной индустриализации Нью-Йорк в течение нескольких десятилетий утратил свой статус преимущественно рабочего города. Но означает ли тот факт, что мы больше не закручиваем гайки на конвейере, как в Новых временах Чаплина, что мы живем во времена постмодерна? Или нам следует пересмотреть отождествление современной жизни с промышленной жизнью?

Ошибочно рассматривать урбанизм просто как побочное следствие индустриализма. Хотя индустриализация обычно ведет к урбанизации, урбанизация обычно ведет к деиндустриализации, к бегству производителей из городских центров. Следует также отметить, что большинство крупных городов, в том числе Париж и Нью-Йорк, добились мирового первенства не благодаря промышленной мощи, а главным образом в результате своего предыдущего статуса центров международной торговли. Беньямина, впрочем, не особенно на самом деле интересует эта причинно-следственная связь между «курицей и яйцом» – урбанизацией и индустриализацией. Как «художник современной жизни»[215], он не сомневается, какой из этих процессов служит лучшей моделью для описательной работы его прозаической картины.

Промышленная революция не может быть сущностью модернизма, только его предпосылкой. Очевидно, это необходимый этап процесса модернизации, которому на самом базовом уровне свойственно бегство от бедности сельского общества (того пригородного общества, которое так легко романтизировать, глядя на него с комфортной дистанции). Непросто найти двух мыслителей, которые были бы полностью согласны в том, что именно означает слово «модернизм», вероятно, потому, что это слово стало чем-то вроде «торговой марки»[216], которую принято – со времен Шарля Бодлера – ставить почти на любое современное явление. Урбанизм, однако, обозначает гораздо более сфокусированную и конкретную реальность, точную реальность, которая функционирует как неоспоримый источник практически всего, что мы связываем с модернизмом.