Манхэттенский проект. Теория города

1. Поздний Беньямин не останавливается на подробном антикапиталистическом осуждении города как мрачного эпицентра накопления и эксплуатации. Он считает это необходимым, но недостаточным, рассматривая такой подход как базовую теоретическую основу. Не называя имен, его марксистская критика города связывает проект Пассажи с рядом ключевых мыслителей урбанизма. Между тем сам Маркс воспринимал средневековый город как зародыш коммунизма (это, в конце концов, «первая communio»[221] или коммуна), а современный город – как почву для революций всех видов и форм (не только экономических, но и политических, социальных, культурных и интеллектуальных). Тем не менее всё еще есть те, кто готов выплеснуть вместе с городской водой дитя революционной надежды, потому что они убеждены, что эту воду набрали из ядовитого источника капитализма. Некоторые анархисты могут указывать на различные силы, оккупировавшие город (правительство, полиция, закон, суверен), но их отрицание городского пространства как непригодного для радикальных действий весьма схоже.

2. Следовательно, Беньямин чувствует потребность либо укрепить, либо углубить шаткую или некритическую веру в город, который он понимает не только как революцию пространства, в котором мы живем, но и как первичное обиталище революционного духа как такового. Вместо того чтобы списать город со счетов и вообразить альтернативное место, более подходящее для человеческого сообитания, он рассматривает существующий городской ландшафт как многолюдное и конкурентное место, где в конфликте участвуют, иногда даже не замечая этого, все формы жизни, все отношения власти и подчинения, ведя ежедневную войну, чтобы удержать свои позиции. Поскольку Беньямин знает, что «города – это поля сражений»[222], любое другое место может быть лишь местом для временного отступления. Какая бы революционная идея или практика ни возникла, она должна будет бороться за свое место в границах агонии городского пространства. Каким бы мирным ни казался город, у него нет алиби (с латыни «другое место»). «Революция в наше время, – заявил недавно Дэвид Харви, – должна быть урбанистической. Или никакой»[223].

3. Урбанистической революции не следует ни желать, ни бояться. Это уже свершившийся факт. ХХ век стал свидетелем того, как верные капиталисты и верные коммунисты стали скептически относиться к этой городской реальности и даже бояться ее по весьма схожим причинам. И те и другие пытались, – но не добились результатов, – подавить рост городов и перестроить топологию современной жизни, чтобы она соответствовала их противоположным экономическим идеологиям. И те и другие знали, что в каждом городе есть очаги сопротивления, которые могут легко саботировать их всеобъемлющую программу и подорвать их конечные цели. Беньямина интересуют именно эти аномалии, гнездящиеся в городском пространстве. Его цель не в том, чтобы заделать трещины и разгладить складки, а в том, чтобы сделать их еще более выраженными. Например, одним из его давних увлечений является праздность, явление, которое нелегко переварить ни коммунистической идеологии труда и равенства, ни капиталистической идеологии производства и потребления. С ортодоксальной экономической точки зрения бездельники совершенно излишни и поэтому непонятны. Их упрямое присутствие в каждом большом городе дестабилизирует догматические системы мышления. Бездельник – живое доказательство того, что город – это больше, чем просто побочный продукт экономической деятельности, что городская жизнь – больше, чем просто продолжение фабричной жизни. Для парижского фланера, нью-йоркского бездомного и всех других бездельников, сидящих на верандах кафе, на барных стульях, на скамейках в парке, на каменных ступенях и бордюрах тротуаров, город функционирует как безграничное средство, как сама вещь, как объект чистого использования или чистого удовольствия, но также и чистого страдания.