Манхэттенский проект. Теория города

4. Беньямин не закрывает глаза на тот факт, что город является фундаментальной колыбелью капиталистического производства, потребления и обращения. Часто, гуляя по улицам Нью-Йорка, он воображал себе ценники, свисающие с каждого предмета и со всех прохожих. Большая часть городского пространства была произведена и постоянно воспроизводится теми, кто находится у власти, для самых хладнокровных, самых оппортунистических экономических целей. Не только открытие шикарного нового кафе с пенистым капучино, но даже строительство симпатичного общественного парка с красочной детской площадкой можно рассматривать как исполнение очень специфических желаний очень специфического сегмента правящего класса. Каждый аспект живой культуры города, все способы его кажущегося свободным самовыражения могут рассматриваться разочарованным наблюдателем как то же самое проявление аморфной «символической экономики»[224], которая может быть столь же влиятельной, угнетающей и манипулятивной, как и честная, жестокая, материальная экономика, если не больше. Метрополис усеян неброскими знаками, которые притягивают одних людей и отталкивают других в соответствии с их классом. Но, как и в случае со связью между промышленным развитием и модернизмом, Беньямин утверждает, что урбанизм очень тесно связан с капитализмом и его очевидными неудовлетворенностями, но не сводится к нему полностью.

5. Даже Дэвид Харви, человек, которому принадлежит беспощадная оценка города как своего рода хитроумной финансовой пирамиды Понци, признает, что по-прежнему можно провести различие между городом как архитектурной формой (движимой меновой стоимостью) и урбанизмом как образом жизни (движимым потребительной стоимостью). Беньямин всем сердцем поддерживает призыв Харви о «прокладывании дороги от урбанизма, основанного на эксплуатации, к урбанизму, достойному человеческих существ»[225]. Для обоих урбанизм, а не экзистенциализм является гуманизмом или, по крайней мере, чем-то, что осталось от этой искаженной концепции. Однако для Харви это уравнение требует неомарксистской революции, которая изменит лицо города, каким мы его знаем. Беньямин не склонен разделять этот коммунистический взгляд на капиталистическую ложь. В лучшем случае его работа – это попытка революционизировать наши представления о городе так, как мы его видим, со всеми его микроскопическими сложностями и макроскопическими силами. Урбанизм как образ жизни – это не утопия в туманном будущем, а реальность, которую Манхэттенский проект позволяет ухватить в беспорядочном настоящем, наряду (а не вместо) неоспоримого, основанного на эксплуатации урбанизма, который так тщательно исследуют Харви и другие.

6. В основе марксистского анализа городов лежит неизбежная напряженность, лучше всего выраженная в названии книги Харви Социальная справедливость и город. Социальная справедливость – вещь благородная и прекрасная, как и город. Проблема, конечно, в их соединении, создающем упрямый конфликт, вроде того, что содержится в заглавии эссе Арендт Правда и политика[226]. Можно ли продвигать одновременно и социальную справедливость, и урбанизм, или это попытка и невинность сохранить и капитал приобрести? Это сложный вопрос, потому что на самом деле не города, а государства предназначены управлять людьми с помощью равенства всех перед законами и подзаконными правилами (хотя часто они делают прямо противоположное). В отличие от суверенного государства и его обширной правовой системы, городу не требуется, и он не имеет инструментов для обеспечения слепой справедливости для всех. Если богиня города до сих пор изображается с завязанными глазами, то причина в том, что она имитирует Фортуну, а не Юстицию. Как и природа, город по своей сути ни справедлив, ни несправедлив; он просто есть.