Манхэттенский проект. Теория города

Гегель считал централизованную государственную власть единственной силой, способной контролировать эгоистическую жизнь (городского) гражданского общества, где частные лица движутся только экономическими, а не политическими силами. Государство, которое он видел как институциональное воплощение универсального разума, также является сущностью, которая может направлять членов (сельской) семьи, движимой только личной любовью. Но государство – это больше, чем просто инструментальная сила, призванная держать всех под контролем. Это прежде всего высшая земная сила. Это основной орган, который объединяет общество, стремящееся к фрагментации. Это истинный пункт назначения, к которому все человеческие существа должны направляться всей своей жизнью. Город, понимаемый сам по себе, то есть город, который не реализует свою потенцию как ядро государства, есть лишь упущенная возможность. Короче говоря, государство есть явленная судьба.

Один из способов разобраться с этим решительным нарративом Гегеля – поставить под сомнение его предположение о том, что государство обладает монополией на политику. Алексис де Токвиль, например, выступает против разделения между гражданским обществом, движимым частными интересами, и политическим государством, движимым общественным разумом. Он делает это, обращая наше внимание на возникновение того, что он называет «политическим обществом»[236] (выражение, которое заставило Гегеля перевернуться в свежевырытой могиле), которое является одновременно частным и общественным, экономическим и политическим. Непосредственное знание Токвилем происходящего как в родной Европе, так и в заграничной Америке заставило его осознать, что различные способы совместной жизни в Соединенных Штатах представляют собой интересную модель, более жизнеспособную, чем французское абсолютистское государство, которое так увлекало Гегеля. «Главная мысль Токвиля, – объясняет Жан Бодрийяр, – состоит в том, что дух Америки заключен в ее образе жизни, в революции нравов, в революции морали. Последняя устанавливает не новую законность, не новое Государство, а лишь одну практическую легитимность: легитимность образа жизни»[237].

Беря пример с Токвиля, Беньямин утверждает, что гегелевская вера в суверенное государство, которое может привести нас к некой форме универсального разума, является либо принятием желаемого за действительное, либо жестокой шуткой. Во всяком случае, цель национальных государств состоит в том, чтобы скрыть тот факт, что все люди, а не только граждане одной страны имеют много общего друг с другом. Разделяющая сила государства ясно показывает, что Лига Наций является противоречием, потому что она безнадежно пытается продвигать человеческое родство и общий здравый смысл, которые отдельные нации предпочитают стирать. Удивительно, но Беньямин не возражает здесь против абстрактной идеи Канта об общечеловеческом разуме. Однако он яростно нападает на попытку Гегеля реализовать эту идею через существующий государственный аппарат, через его причудливое отождествление рациональности и национальности. Беньямин знает, что лучший способ воспитать чувство человеческой общности в большой группе очень разных людей – заставить их пожить какое-то время в городе. В то время как для Гегеля город является средством для достижения более высокой цели, для Беньямина это самоцель.

Беньямин размещает идею города на одном конце континуума, а идею государства – на другом. Затем он играет с некоторыми именами из истории философии, помещая их в определенное место этого воображаемого спектра. Как Исайя Берлин делит философов на ежей (тех, кто руководствуется одной большой, определяющей идеей) и лисиц (тех, кто развивает свои мысли из множества необязательно связанных идей), Беньямин разделяет традицию на государственных философов и городских философов. Его намерение состоит не просто в том, чтобы провести различие между теми, кто пишет в поддержку города или государства, или теми, кто критикует одно из них, или теми, кто физически живет в метрополиях, и теми, кто живет в сельской местности. Более глубокое намерение Беньямина состоит в том, чтобы провести различие между философскими работами, которые структурированы как государственная организация, и теми, которые функционируют скорее как город, чтобы выяснить, какую логику реализует каждый философ в своей реальной мысли. Этот набросок Беньямина здесь лучше не приводить – хотя бы потому, что было бы обидно испортить эту маленькую игру. Достаточно сказать, что среди государственников больше немецких имен (из которых Карл Шмитт считается наибольшим адептом государства) и французских имен больше среди сторонников городов (с Жилем Делёзом, который более нигде не упоминается в Манхэттенском проекте, представляющим городского философа par excellence).