Манхэттенский проект. Теория города

Работая в области политической философии, Ханна Арендт во многом черпает вдохновение из своего уникального понимания созвездия идей и практик, людей и институтов, артефактов и особенно текстов, которые мы обычно объединяем в общую категорию культурного наследия Древней Греции. В особенности она очарована политической культурой Афин, центрального города-государства античного мира. Подобно своему немецкому учителю Хайдеггеру, она предполагает, что наше понимание мира, в котором мы сейчас живем, зависит от нашей способности расшифровать мир, в котором тогда жили греки. Неспособность понять эту древнюю силу, которая, как считается, привела в движение западную традицию, делает запутанным настоящее, а не только прошлое.

Но Афины для Арендт – не единственный образец. Есть, по крайней мере, еще два города, которые помогают нам понять, откуда она, образно говоря, пришла. Первый – это Нью-Йорк, город, в котором Арендт провела вторую половину своей жизни, оставив свою бывшую страну и своего учителя вместе двигаться навстречу их катастрофической национал-социалистической авантюре. Второй – Рим. Будучи внимательным читателем Августина, Арендт, должно быть, заметила параллели между его переживанием первого разграбления Рима и ее переживанием упадка Нью-Йорка. Как и Рим, Нью-Йорк был имперским городом, который, казалось, потерял чувство направления. Одной из многих болезней Нью-Йорка было то, что он фактически был банкротом. В качестве последнего средства мэрия обратилась к Белому дому за финансовой поддержкой, но в конце октября 1975 года, всего за месяц до смерти Арендт, президент категорически отклонил эту просьбу. Daily News осветила этот мрачный момент безупречным заголовком: «Форд заявляет городу: сдохни!»[260]

Августина, конечно, не заботило, падет ли Рим в прах или выстоит. Арендт поясняет, что «падение Рима, пришедшееся на время его жизни, и христиане, и язычники толковали как событие решающего значения. Тринадцать лет своей жизни Августин посвятил опровержению этого убеждения»[261]. (Августину понадобилось столько же времени, чтобы написать О Граде Божьем, сколько Беньямину, чтобы написать Пассажи.)

Точка зрения Августина, продолжает Арендт, «была в том, что никакое чисто мирское событие не может и не должно иметь центрального значения для человека»[262]. Таким образом, он настаивал, что за конкретным, но временным человеческим городом лежит нематериальный, но вечный град Божий.

Как добрый афинянин или как хороший житель Нью-Йорка, Арендт должна была отвергнуть эту августинову логику. Она делает всё, что в ее силах, чтобы опровергнуть отчет Августина о банальности политического города, а также его проповедь о радикальности, глубине и благости города теологического. Вместо этого она держится греческой веры в то, что единственное бессмертие, к которому люди могут и должны стремиться, не ждет их в каком-то небесном царстве. Только в том случае, если они говорят и действуют таким образом, чтобы остаться запечатленными в сердцах и умах других, у них есть шанс обрести подобие вечности. Уорхол называет это человеческое достижение славой. Беньямин называет это нечестивым искуплением. И всё же Арендт сокрушается, что сегодня мы склонны относиться к этому стремлению как к признаку тщеславия.

Как мы видели, Беньямин понимает Освенцим как место, где воплотилось «самое радикальное conditio inhumana[263], когда-либо бывшее на земле»[264]. Философия Арендт явно стоит за его последовательной попыткой показать, что, несмотря на все доказательства обратного, Нью-Йорк остается образцовым выражением «человеческой ситуации» – как назван ее главный труд, известный также как Vita Activa, или О деятельной жизни. Между прочим, добавляет Беньямин, О Граде Божьем Августина вполне можно было бы назвать «Божественная ситуация».

На множестве страниц, которые он посвящает Арендт, Беньямин изображает Нью-Йорк как эффективную машину, настроенную на создание определенных ситуаций для того, чтобы быть человеком. Вместо того чтобы выводить значение города из его человеческих обитателей, он задает себе вопрос, какая политико-экономическая структура позволяет жить в нем человеческим существам? Он не считает случай своей парадигмы – Нью-Йорк XX века – историческим фактом, принадлежащим нашему прошлому. Он ищет скрытую матрицу политических и экономических сил, которая формировала те города, в которых мы всё еще живем сегодня.