Читаем Манхэттенский проект. Теория города полностью

Эти соображения подтолкнули Беньямина предложить простую схему противопоставления логики города и логики государства. С одной стороны, мы имеем представление о современном национальном государстве как о доспехах и щите, как об аппарате, предназначенном не только для принятия и защиты в своих границах определенных элементов, называемых гражданами, но также для исключения и отказа в принятии других, которые не имеют ни прав, ни политического значения. Это ярко проиллюстрировано рассказом Рильке о тех, кто не может войти во Французскую национальную библиотеку. С другой стороны, Беньямин позиционирует Нью-Йорк (и Публичную библиотеку как его зародышевую модель) как возможную и жизнеспособную альтернативу этой базовой государственной логике. Город – это зона, облегчающая взаимосвязь одних элементов и разъединение других. Город – не вместилище жизней, а место их встречи (не путать с плавильным котлом). Кто вы есть, зависит от того, кого вы встречаете. Способствуя связям и взаимодействиям, город также порождает разделение и изоляцию. Связывая одни жизни, он разъединяет другие. Разделение и разъединение для города то же, что исключение и изгнание для государства: неизбежный сопутствующий ущерб.

Философский эксперимент, проведенный Беньямином в Публичной библиотеке, заставил его отложить, хотя и не исключить, те способы, которыми мы определяем разные жизни. Он заключает в скобки или пропускает, не отменяя и не выходя за пределы принятой категоризации людей. Эта позиция удивительно похожа на ту, к которой он мог прийти через «контакты»[279] с незнакомцами – сексуальные или иные, случайные или намеренные – в порнографических кинотеатрах и вокруг них в нескольких кварталах к западу на Сорок второй улице. Это объясняет почти полное отсутствие прямого взаимодействия в его Манхэттенском проекте, например, с еврейским Нью-Йорком, или Нью-Йорком рабочего класса, или богемным Нью-Йорком, или Нью-Йорком геев, или Нью-Йорком любой другой репрезентативной этнической или гендерной принадлежности, класса или вероисповедания, района или общины, культурной среды или политической идентичности. Его проект – это поиск не человеческой всеобщности или особенности, а некой «какой бы то ни было сингулярности»[280]. Вообразить город – значит представить себе его абсолютную жизнь до и после, но не вместо его различных форм жизни.

Манхэттенский проект предлагает новый raison de ville – интерес города – в качестве альтернативы raison d’état – интересу государства. В результате Беньямин может дистанцироваться от старой максимы, что в Нью-Йорке «возможно всё»[281]. Как показывает Арендт, это выражение на самом деле является очень хорошей инкапсуляцией логики тоталитарного государства, в котором действия, некогда невообразимые в рамках законной власти, становятся новым привычным положением дел. Вместо этого Беньямин встает на сторону Элвина Брукса Уайта, который предполагает, что «в Нью-Йорке всё необязательно»[282]. Можно даже отказаться от всей этой чертовой штуки в любой момент.


В 1970-х и 1980-х годах, когда все поверхности города постепенно покрывались граффити, Беньямин заметил, что стены библиотеки подозрительным образом остаются нетронутыми. Как это озадачивает, отмечает он, учитывая, что охрана здания, похоже, довольно номинальная, а прилегающий Брайант-парк – довольно опасное место, где преобладают торговцы наркотиками и бродяги. Что может быть лучше, чем стены этого монументального здания, чтобы увековечить свое имя (хотя бы на время до прибытия уборщиков)? Почему авторы граффити решили пощадить белые мраморные стены библиотеки?

Беньямин, который был очарован граффити с первых дней его появления, когда еще никто не думал об этой зарождающейся практике как об искусстве, кажется, предлагает свое объяснение, написав, что, если бы он снова был молодым человеком, он попытался бы подняться на крышу библиотеки и расписать из баллончика каждую из трех мраморных досок над главным входом, увековечивающих память основателей библиотеки, нанеся на них три огромные буквы: H. C. E. Это достаточно четкая отсылка к главному герою романа Джеймса Джойса Поминки по Финнегану Хемфри Чимпдену Эрвиккеру: Here Comes Everybody (Сюда Приходит Каждый).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Москва при Романовых. К 400-летию царской династии Романовых
Москва при Романовых. К 400-летию царской династии Романовых

Впервые за последние сто лет выходит книга, посвященная такой важной теме в истории России, как «Москва и Романовы». Влияние царей и императоров из династии Романовых на развитие Москвы трудно переоценить. В то же время не менее решающую роль сыграла Первопрестольная и в судьбе самих Романовых, став для них, по сути, родовой вотчиной. Здесь родился и венчался на царство первый царь династии – Михаил Федорович, затем его сын Алексей Михайлович, а следом и его венценосные потомки – Федор, Петр, Елизавета, Александр… Все самодержцы Романовы короновались в Москве, а ряд из них нашли здесь свое последнее пристанище.Читатель узнает интереснейшие исторические подробности: как проходило избрание на царство Михаила Федоровича, за что Петр I лишил Москву столичного статуса, как отразилась на Москве просвещенная эпоха Екатерины II, какова была политика Александра I по отношению к Москве в 1812 году, как Николай I пытался затушить оппозиционность Москвы и какими глазами смотрело на город его Третье отделение, как отмечалось 300-летие дома Романовых и т. д.В книге повествуется и о знаковых московских зданиях и достопримечательностях, связанных с династией Романовых, а таковых немало: Успенский собор, Новоспасский монастырь, боярские палаты на Варварке, Триумфальная арка, Храм Христа Спасителя, Московский университет, Большой театр, Благородное собрание, Английский клуб, Николаевский вокзал, Музей изящных искусств имени Александра III, Манеж и многое другое…Книга написана на основе изучения большого числа исторических источников и снабжена именным указателем.Автор – известный писатель и историк Александр Васькин.

Александр Анатольевич Васькин

Биографии и Мемуары / Культурология / Скульптура и архитектура / История / Техника / Архитектура