Манхэттенский проект. Теория города

«Рынок идей»[326] – понятие, приписываемое Оливеру Уэнделлу Холмсу-младшему (судье Верховного суда, который был близким другом Пирса и Джеймса), является лишь одной из многих прагматических идей, основанных на аналогиях из экономики. Джеймс, например, говорит о необходимости обращать внимание на «стоимость» наших концепций, настаивая на том, что рано или поздно идеи должны быть «обналичены». Он даже утверждает, что истина основана на «системе кредита»[327], имея в виду, что «наши мысли и верования „находятся в обращении“, пока ничто их не оспаривает, точно так же как обращаются денежные расписки, банкноты, пока от них никто не отказывается. Но всё это указывает на необходимость их прямых личных подтверждений где-то, без которых ткань истины обрушится, как обрушится финансовая система, лишенная какого-либо обеспечения. Вы принимаете мое подтверждение одного, я ваше – другого. Мы торгуем правдой друг с другом»[328]. Любопытно, что, в то время как Нью-Йоркская фондовая биржа впоследствии не раз терпела крах, демонстрируя колоссальное взаимное недоверие, обменный курс истины в этом городе хотя и колеблется, но всё же гораздо надежнее, чем обменные курсы валют.

«Мы свободны, – пишет Дьюи, – не от того, чем мы являемся статически, а поскольку становимся другими по сравнению с тем, чем были раньше»[329]. Это означает, что свобода является предвестником неуверенности и небезопасности. Это азартная игра. Учитывая утверждение Пирса о том, что наши убеждения, по сути, являются ставками, мы не можем знать наверняка, поставили ли мы свои фишки на правильное поле в этой прагматической рулетке. Если убеждения, развивает свою мысль Джеймс, «действительно являются правилами для действий» и если «мышление – всего лишь один шаг в процессе создания образа действия»[330], то философские поиски непоколебимой уверенности кажутся в лучшем случае донкихотством. В прагматическом мире жизнь воспринимается как непрерывный эксперимент. Однако ни один индивидуальный эксперимент (моя жизнь, ваша жизнь) не существует и не имеет значения сам по себе. Шансы общества в целом определяют и определяются индивидуальными ставками каждого из нас, когда мы живем той жизнью, которой живем, и придерживаемся убеждений, которых придерживаемся среди моря других игроков.

Город, как и жизнь, имеет тенденцию развиваться как непрерывный процесс проб и ошибок, побед и поражений. Хотя правила и привычки формируются в процессе, наша привязанность к ним обусловлена не убеждением, а удобством, нравится нам это или нет. Таким образом, прагматичный город не может иметь в виду никаких конкретных целей, кроме изменчивых целей, которые сходятся с целями самой жизни, которая всегда множественна. Город – это не столько место, где можно осознать или выразить то, чем вы являетесь; это скорее место, куда вы идете, чтобы стать тем, кем вы не являетесь, может быть, даже тем, кем вы никогда не думали, что можете или должны быть, открывая то, чего вы даже не ищете. «Каждая мысль, каждый день, каждая жизнь лежат здесь, как на лабораторном столе, – пишет о городе Беньямин. – Как если бы это был метал, из которого во что бы то ни стало нужно извлечь неизвестное вещество, он должен будет терпеть проводимые над ним эксперименты до полного изнеможения. Ни один организм, ни одна организация не может избежать этого процесса»[331].

Интерполяция Беньямином прагматической максимы Пирса становится основным аналитическим инструментом в его философии города: «Подумайте, какие эффекты, которые предположительно могут иметь практическое значение, мы приписываем влиянию Нью-Йорка. Тогда наше представление об этих эффектах составляет всё наше представление об этом городе»[332]. Если Нью-Йорк есть сумма его эффектов, то не может существовать теории Нью-Йорка априори, заранее. В конце концов, прагматизм – это не столько теория, сколько метод «раскрепощения»[333] различных наших собственных теорий, если использовать еще один причудливый термин Джеймса. Это позволяет Беньямину направлять свой Манхэттенский проект по пути большей восприимчивости и большей ответственности по отношению к конкретному объекту своего исследования.

Какими бы ни были наши идеи об устройстве города, они могут возникнуть только из нашего опыта реальной жизни в нем. «Понятия, – пишет Дьюи, – абсолютно ясны; требуется так мало времени, чтобы установить их последствия; опыт ‹…› [однако] ‹…› настолько запутан, что требуется очень много времени и энергии, чтобы разобраться в нем»[334]. Беньямин признает, что его ограниченный, концептуальный подход к Нью-Йорку способен лишь слегка коснуться городской поверхности. Он не может ни изменить, ни исправить это место. Но, как и путеводитель, его философия может помочь читателям сориентироваться, когда они переживают городской опыт или экспериментируют с городом, с самими собой и друг с другом.