Манхэттенский проект. Теория города

Политическая экономия, как и политическая философия, начинается с мифа о происхождении. Вспомните рассказ Гоббса о естественном состоянии и рассказ Руссо о благородном дикаре. Любая легенда о зарождении доисторической политики там, где раньше жили дикари, является гипотетической конструкцией. Никто точно не знает, как люди впервые объединились в организованные сообщества или как они жили до этого. Но когда философы разрабатывают теории нашего совместного существования, искушение объяснить, почему всё стало именно так, становится непреодолимым и практически неизбежным. И тогда теория начинает подпитывать миф, а миф подпитывает теорию. Это относится и к Манхэттенскому проекту.

Важнейший миф о доисторическом происхождении экономики был прославлен Адамом Смитом в XVIII веке, воспринят без особых изменений Марксом в XIX веке и принят как эстафетная палочка интеллектуалами, представляющими самые разные дисциплины и идеологические школы XX века. И так было до тех пор, пока Джекобс не поставила эту мифологию под сомнение в первой главе Экономики городов.

Смит и все его последователи считали изобретение земледелия тем главным импульсом, который запустил развитие homo economicus. Как учит эта история, снабжение первобытного человека продовольствием зависело от сезонной охоты и собирательства. Сельское хозяйство позволило ему производить средства к существованию более организованным и предсказуемым образом и сделало менее зависимыми от матери-природы. Мы перестали кочевать по земле с места на место и стали оседлыми жителями. Мы стали селиться в небольших постоянных деревнях. Мы использовали наши примитивные технологии, чтобы производить еду, всё больше еды, наконец ее стало больше, чем у нас было желания ее потреблять, поэтому мы начали торговать излишками с жителями других поселений. Всё, что было потом, называется экономической историей.

Соответственно предполагается, что до того, как сельское хозяйство положило начало нашей цивилизации, мы были кучкой диких и примитивных странствующих охотников-собирателей, чья экономическая жизнь была не сложней, чем у многих животных. Эта часть мифа, безусловно, ложна. Археологические открытия XX века показали, что доаграрная деятельность людей вовсе не ограничивалась охотой и собирательством. Древние люди изготавливали вычурные артефакты, используя различное сырье; они строили прочные дома и удивительные культовые памятники; украшали себя ожерельями; создавали великолепные настенные рисунки; занимались обширной межплеменной торговлей задолго до появления первых земледельцев. Более того: теперь у нас есть веские доказательства того, что многие из них строили большие города и жили в них.

Как может возникнуть город, спрашивает скептик, если его жителей нужно снабжать большим количеством продуктов питания, которые могут производить только сельскохозяйственные поселения? Джекобс использует любопытную аналогию, чтобы показать, что это всё же возможно. Современные города критически зависят от электричества, без него их экономика почти мгновенно остановится. Но крупные электростанции, как правило, располагаются в малонаселенных районах, далеко от центров больших городов. У будущего археолога, который предположительно будет ничего не знать о городской жизни людей до XX века, вполне может возникнуть убеждение, что умение производить электроэнергию зародилось в сельской местности и было предпосылкой возникновения современных городов. Но то, что верно в отношении электричества, может быть верно и в отношении сельского хозяйства. Заблуждение, объясняет Джекобс, «заключается в том, что результаты экономического развития городов воспринимаются как предпосылки этого развития»[351]. Города стоят на первом месте. Они растут по мере развития знаний, науки, технологий, навыков, искусства и промышленности. Эти новшества можно экспортировать и в сельские районы, но только потому, что они зависят от своих городов.

Другим парадоксальным направлением мысли, имеющим аналогичный эффект, является предположение Джекобс о том, что кажущиеся нетронутыми прогрессом «примитивные хозяйства»[352] племен, которые антропологи любят обнаруживать на отдаленных островах и в непроходимых джунглях, говорят нам не столько о заре цивилизации, сколько о ее закате. Вместо того чтобы воспринимать их как примеры невинных сообществ, не тронутых современной культурой, такие племена стоит трактовать как примеры разрозненных остатков некогда высокоразвитых древних обществ. Экономические условия этих племен ухудшились до их нынешнего первобытного состояния из-за их изоляции, из-за потери связи с городами или из-за того, что города их цивилизаций были разрушены. Таким образом, подобные племена должны в большей степени вызывать у нас ассоциации с Апокалипсисом, чем с Эдемским садом; они в меньшей степени говорят нам о том, какими мы были, и в большей о том, чем мы можем закончить.