Манхэттенский проект. Теория города

Большое государство подобно «слону, идущему в упряжке с тремя овцами, двумя щенками и кроликом»[367], и все они контролируются одним и тем же спинным мозгом, который определяет работу коллектива этих непохожих друг на друга легких. В такой упряжке естественно, что метрополис-слон диктует, насколько быстрым будет коллективное дыхание. Менее значительные регионы, удаленные от городских центров, обречены получать ошибочную обратную связь от национальной экономической системы, независимо от того, насколько сильно правительство пытается компенсировать эту проблему, перенаправляя свои налоговые сборы – подавляющее большинство которых поступает из доходов горожан – в эти депрессивные районы. При таком неуклюжем устройстве даже агломерации больших городов оказываются жертвами ошибочной обратной связи централизованной национальной экономики, реакция на которую является предательством их собственных интересов. Например, после войны Нью-Йорк оказался очевидной жертвой экономической политики федерального правительства по развитию пригородов, которая больше всего затронула беднейшие районы города.

Джекобс приберегает кульминацию своих метафорических примеров для последних страниц Города и богатства наций. Она начинает с рассказа о «собаке, которая понимает, что к ней приближается опасный и враждебный объект. Собака пока просто стоит на месте, но она больше не может просто стоять и наблюдать. Ей предстоит сделать что-то радикально другое: либо готовиться к атаке, либо бежать». Затем она объясняет, что «это аналогично ситуации, когда для государства состояние нестабильности и стрессов достигло точки, требующей действий. И единственное, чего государство не может продолжать делать, – это оставаться в покое и ничего не делать»[368].

Один из вариантов действий – переходить в нападение. Это может сводиться к исполнению прописанных в методичках способов преодоления растущих экономических проблем с помощью того, что Джекобс называет «транзакциями упадка»[369]. Осуществление правительством корректировок экономического курса, от налогово-бюджетного стимулирования до мер жесткой экономии под руководством поклонников школ Кейнса или Фридмана, о которых мы время от времени читаем в газетах, имеет тенденцию приносить некоторое временное облегчение, а также ощущение, что всё под контролем и движется в правильном направлении. Но Джекобс демонстрирует, что в конечном счете они медленно втягивают государство всё дальше и дальше в неизбежный спад.

Но у собаки есть и другой вариант. «Нас учат, – пишет Джейкобс, – что бегство от проблемы не является решением проблемы. Однако в реальной жизни это иногда случается, как предполагает метафора собаки»[370]. Для суверенного государства это означает, что оно должно признать свою укоренившуюся некомпетентность в экономических вопросах, начать «сопротивляться искушению участвовать в транзакциях упадка», прекратить «попытки держать всё под контролем»[371] и схлопнуться.

Глава 31. Экспроприация

Хотя Париж в размышлениях Беньямина выступает как доппельгангер Нью-Йорка, отдельные элементы обоих городов, которые, кажется, так хорошо отражают друг друга, претерпели весьма существенную трансформацию. По мере того как Беньямин переносит один город одного века в другое место и время, самое интересное оказывается не в том, что два этих, казалось бы, совершенно разных объекта на самом деле сильно схожи. Скорее, более интригующе наблюдать за метаморфозами, которые они должны олицетворять.

Есть одно заметное исключение из этого простого принципа: почти идеально симметричные роли, которые сыграли барон Осман в Париже XIX века и Роберт Мозес в Нью-Йорке XX века. Осман знаменит тем, что проложил прямые широкие бульвары, рассекшие кривые и узкие средневековые улицы Парижа. Мозеса, вероятно, будут помнить как планировщика, ответственного за сеть скоростных дорог, которые обеспечили доступ в Нью-Йорк, изначально спроектированный с расчетом на конные повозки и поезда, растущему потоку автомобилей.

Мозес оставил свой след в городе, не только прорезав многочисленными автомагистралями то, что он считал умирающими районами дешевого жилья. Его имя также стоит за таким ошеломляющим списком строительных проектов в Нью-Йорке и его окрестностях – от пляжей до общественных бассейнов, от парков до жилых комплексов, от мостов до плотин, от Всемирной выставки до штаб-квартиры ООН и Линкольн-центра, – что его можно считать едва ли не самым влиятельным человеком за всю историю города. Он может служить прекрасным примером того, что происходит, когда человек пытается изменить город, вместо того чтобы понять его.