Манхэттенский проект. Теория города

Когда Якоб Риис, полицейский репортер и социальный реформатор[406], опубликовал в 1890 году книгу под названием Как живет другая половина, сенсацией ее сделали не стереотипные описания нью-йоркских трущоб («Деньги – их бог, – пишет он в главе под названием „Еврейский город“. – Сама жизнь не имеет особой ценности по сравнению с самой мизерной суммой на банковском счете»[407]). Текст его книги представляет бедняков жалкими жертвами, достойными в лучшем случае благожелательного сострадания благородных читателей, но не их уважения. Настоящую славу книге принесли иллюстрирующие текст фотографии, снятые им в этих несчастных кварталах, которые полностью изменили то, как люди начали воспринимать обездоленных жителей своего города.

Риис был одним из первых, кто использовал портативную вспышку, чтобы делать фотографии в темных переулках и перенаселенных комнатах многоквартирных домов, куда не проникал дневной свет солнца. Иногда он успевал застать своих фотомоделей за не слишком законными повседневными делами в их тесных углах или на чердаках и исчезнуть задолго до того, как они осознавали, что только что им в глаза ударила не вспышка молнии, и начинали протестовать против этого непрошеного вторжения в их частную жизнь. Однажды из-за его примитивной магниевой вспышки даже начался пожар в многоквартирном доме. Получившиеся в результате картины жизни в трущобах открыли новую эру, когда каждый дюйм города превратился в потенциальное зрелище. Ничто больше не было скрыто или завуалировано, даже бедная пожилая женщина, которую он сфотографировал в полицейском приюте на Элдридж-стрит. Обратите внимание на приставленную к стене доску справа от нее, которая использовалась в качестве импровизированной кровати, и руку с иглой справа. На этой фотографии явно не хватает трех вещей: богача, верблюда и Царства Небесного.

Фотографии Рииса – а вовсе не текст его книги – позволяют разглядеть гораздо больше, чем проблемы бедности, санитарии или охраны правопорядка. Не слишком романтизируя и не покровительствуя своим объектам, он ухитряется передать уловленное его камерой ощущение прожитой жизни. Фотография, впрочем, не способна вести нас дальше этого предела. Так что, начиная с вымышленного образа Мэгги, бедной девушки из Бауэри из рассказа Стивена Крейна 1893 года, и вплоть до социологического отчета Митчелла Дюнейера за 1999 год о Хакиме Хасане и других уличных книготорговцах с Шестой авеню, Нью-Йорк породил также и целый ряд проницательных текстов, целью которых было не теоретизирование о «голосе субъекта»[408] и способности субалтернов – невидимых, угнетенных и лишенных голоса – говорить, но демонстрация готовности просто слушать маргинализированных жителей города.

Санте утверждает, что одним из аспектов этого «растущего увлечения низшими формами городской жизни был феномен, характерный исключительно для XX века». В отличие от Лондона Диккенса и Парижа Гюго, в Нью-Йорке наличествовало «желание проникнуть в трущобы и поселиться там, ведомое сложным переплетением мотивов, включающих и прежнее очарование экзотикой и страстями, и желание очиститься, и пионерский дух, и поиски сказочно простой жизни, и бунт против установленного порядка, и, конечно же, поиск выгоды»[409]. Но если бы мы временно закрыли глаза на жизнерадостный дух джентрификации и ориенталистское увлечение городскими низами, мы бы увидели, что вовлеченность в нечто, называемое Теодором Драйзером «противоположностью тому, чем жизнь предпочла бы быть»[410], идет еще глубже.

Манхэттенский проект, как следует из названия, очень манхэттеноцентричен. Остальные четыре района обычно присутствуют в рукописи в качестве фона, а весь прочий мир выступает лишь горизонтом. Но Беньямин также прочесывает историю против шерсти, фокусируясь на тех жителях Нью-Йорка, которые остались в тени большого, жестокого, властолюбивого метрополиса, на тех крохах экономического пирога, рецепт которого был изложен в предыдущей части этой книги. Он более чем хорошо усвоил, что каждый документ цивилизации есть свидетельство варварства. Он, конечно, не идентифицирует себя с агрессором. Он изредка сопереживает победителю. И он проявляет уважение к тем, кто рассказывает о побежденных. Но бесполезно читать его рукопись как попытку говорить от имени кого-то другого, кроме него самого.