Манхэттенский проект. Теория города

В тот день, когда Беньямин переписал в свои заметки описание парижского старьевщика, найденное у Шарля Бодлера, ему удалось найти новое определение своему скомпрометированному положению: «Вот перед нами этот человек – ему надлежит собирать отбросы прошедшего дня столицы. Все, что огромный город выбросил, все, что он потерял, все, что он презрел, все, что он растоптал, – все это он примечает и собирает. Он ведет анналы расточительства, реестры отбросов; он сортирует вещи, он ведет разумный отбор; он ведет себя как скряга в обхождении с сокровищем и дорожит мусором, который примет, после того как перемелется в челюстях богини индустрии, форму полезных и симпатичных вещей»[422].

«Тряпки, мусор, – пишет Беньямин о Пассажах, – я не буду описывать их, а выставлю на всеобщее обозрение»[423]. В его глазах мусорная корзина истории всегда приглашает к поиску сокровищ, а философия – это форма копания в мусорных баках. Однако Пассажи представляют собой довольно хорошо организованную коллекцию фрагментов, каталогизированных в соответствии с четко определенными темами. Манхэттенский проект является более хаотичной мешаниной цитат и заметок с кажущейся случайным скоплением записей об определенных идеях, людях, событиях и местах. Есть что-то навязчивое в том, как он заполняет страницу за страницей повторяющимися формулировками, не обязательно сообщающими что-то новое. В какой-то момент в сохранившейся рукописи он осознает это, называя себя литературным барахольщиком.

Увлечение Беньямина коллекционерами, старьевщиками, а позднее и тем, что стало окончательной мутацией этого социального типа, скопидомами, не было результатом личной идентификации. Фигура накопителя оказывается одним из самых плодотворных направлений его исследований в нью-йоркские годы главным образом потому, что позволяет пролить свет на некоторые важные силы, формирующие нашу современную жизнь. Накопительство становится важной (а не патологической) формой деятельности, как только оно помещается в контекст современного капиталистического общества. Но вряд ли оно представляет собой новое явление. Уже в XIV веке Данте заметил, что скряги и транжиры – две стороны одной медали, что объясняет, почему он поместил и тех и других с их «косоумием»[424] в четвертом круге ада.

Накопление вещей, как и накопление капитала, является симптомом экономической системы, находящейся в состоянии исключения. Обычно валюты и товары обращаются свободно. Поток направляется и контролируется, но никогда не блокируется. Как общество, мы должны тратить деньги, чтобы делать деньги; мы должны выбросить старое, чтобы освободить место для нового. Другими словами, процветание основано на расточительности. Когда в моменты экономического кризиса люди решают не расставаться с уже имеющимися у них предметами и капиталами, система впадает в паралитический шок. Так обязательно ли обратной стороной общества потребления является общество производителей, или это скорее общество скопидомов? Разве мусор не является своего рода излишками? И что находится в этой куче мусора, которая возвышается до небес перед ангелом истории Беньямина? Может ли эта свалка быть сценой из дома барахольщика? Является ли накопление хлама именно тем, что капиталисты называют «прогрессом»[425]?

Накопителя сложно понять, не сравнивая его с его историческим предшественником: коллекционером. «Возможно, наиболее глубоко скрытый мотив коллекционера, – пишет Беньямин в проекте Пассажи, – можно описать так: он вступает в борьбу с рассеянием. Настоящий коллекционер с самого начала поражен беспорядком, тем хаосом, в котором находятся все вещи мира»[426]. Можно предположить, что если коллекционеры тщательно систематизируют и каталогизируют свои собрания, накопители просто сваливают свои накопления в беспорядке. Но правда состоит в том, что у многих скопидомов есть сложные ментальные карты, которые позволяют им, и только им, ориентироваться в постоянно растущих кучах имущества.

Тем не менее накопительство не является реакцией на мировой беспорядок. Это не борьба против рассеяния, а борьба против конфискации, лишения собственности. Хотя конфискация традиционно обозначает принудительное действие, совершаемое одним человеком против другого (я конфискую то, что у вас есть в настоящее время), Беньямин использует это слово для обозначения добровольного акта освобождения (я избавляюсь от чего-то, что в настоящее время принадлежит мне). В этом смысле накопительство не является ни попыткой обладать вещами, ни попыткой их конфисковать. Скорее, это акт деконфискации.